Джентльмены женятся на брюнетках (пер. Лихачева)
Шрифт:
Однако Джерри сказал им: «Кто устраивает эту вечеринку?» Ну и все согласились, что Джерри. И тогда Джерри сказал им: «Ну а если так, то мы будем верны нашим правилам и уберем того, кого нужно!»
Но время шло, и Лестер становился все более несносным, и вечер еще не кончился, а Лестер стал совсем противным, и многие гангстеры уже были согласны с Джерри.
И где-то около пяти часов утра, когда все пребывали в самом приятном расположении духа, Джерри вошел в маленькую нишу и выглянул в окно. А потом позвал Лестера и сказал: «Иди сюда, приятель, и погляди, какой шикарный восход солнца!»
Лестер зашел в нишу, чтобы взглянуть на восход,
Похороны бывшего мужа Дороти стали новым словом в истории похорон. Потому что Клод одолжил на время роскошные апартаменты у своего друга — художника по интерьеру и еще потому, что у Клода оказалась своя собственная философия, про которую действительно можно было сказать, что это Новое Мышление и что она действительно прекрасна.
Итак, на похоронах были одни мужчины, и Клод подобрал компанию ребят из хора для исполнения вокальных номеров. Он также обошел всех своих знакомых, бедных и богатых, и подыскал красивую вазу древнего греческого периода, на которой были изображены силуэты нагих танцоров, исполняющих древний танец. И оказалось, что все присутствующие должны были сложить в эту вазу прах Лестера во время красивой церемонии, которую придумал Клод.
Клод произнес речь и сказал, что согласно его философии, смерть — это не что иное, как приятное путешествие. И еще Клод сказал, что уверен, что Лестер хотел бы, чтобы и они смотрели на это так же, и потому все должны вести себя так, словно Лестер сам хотел умереть.
И хоть плакать они не стали, но были все унылы. И тогда Клод достал бутылку очень, очень редкого старого вина и сказал, что все должны выпить этого вина в качестве жертвоприношения.
Ну и они выпили, а после этого все запели, но не какие-нибудь унылые гимны, а веселую песенку «Такая длинная, длинная дорога», которая была у Лестера одной из самых любимых.
Пели они все очень складно, а потом опять выпили по стакану жертвенного вина. Но на всех не хватило, и они вылили остатки в чашу и добавили туда немного джина, который у них был. И еще раз выпили в качестве жертвоприношения.
И тогда Клод вновь принялся говорить им о своей философии, и пока он говорил, вошел один танцовщик по имени Осмер с бутылкой ликера. И все решили вылить его в чашу и тоже прикончить. И после того, как они этот ликер «уговорили», Клод вновь стал порываться продолжить изложение своей философии, но к этому времени у некоторых гостей появилось ощущение, что Клод так носится со своей философией, словно считает, что он единственный гость на похоронах, у которого она есть. Ну и все были этим недовольны, и каждый принялся излагать свою философию, но кроме шума из этого ничего хорошего не вышло. Потому что некоторые из гостей были последователями Нового Мышления, а другие относили себя к оккультистам, в то время как третьи — к омнипотентам.
В конце концов Клод куда-то исчез и через минуту появился, одетый в прекрасный наряд древнего греческого танцора, с босыми ногами и лентой, повязанной вокруг головы, чтобы открыть церемонию возложения праха Лестера в греческую вазу, которая по своей красоте была достойна такого содержимого.
Клод попытался призвать всех к порядку, но к тому времени похороны уже никого не интересовали, так что в конце концов Клоду пришлось сказать с иронией в голосе: «Если вы не возражаете, ребята, то мы продолжим погребальный обряд».
Похоже было, однако, что Клод по-прежнему раздражал
Но от столь явного неуважения все замолчали. А когда Клод наконец обрел дар речи и заговорил, то он сказал: «Что ты хочешь этим сказать? Что тебя тошнит от меня?»
Ну и тогда этот гость еще раз выпил и принялся говорить, что на самом деле он говорил о том, что ему плохо, но просто не так выразился. Ну и все были ошеломлены, кроме Осмера. Потому что оказалось, что этот Осмер весь вечер искал такого случая и вот теперь перешел в наступление и сказал: «Вы правы. Лестер ничего из себя не представлял!»
Прошло несколько минут, прежде чем Клод смог поверить своим собственным ушам. Но когда он наконец обрел дар речи, он открыл рот и сказал: «Я просто возмущен всем этим!» Ну и тогда многие тоже этим возмутились. И все и вправду показалось ужасным.
Ну и тут этот подстрекатель вновь заговорил и спросил ехидно: «Ну а как насчет того случая, когда ты бил его щеткой для волос?»
Тогда Клод заговорил и сказал: «Это была не щетка для волос. Это было зеркало, и оно, к сожалению, разбилось».
«И теперь, — продолжал этот закоперщик, — тебя ждет семь лет неприятностей».
Тут вмешался Осмер и сказал: «Да, а как насчет того раза, когда тебе пришлось закрыться от него, чтобы уберечься от тяжкого телесного повреждения, а он набил соломы под дверь и поджег ее?»
Ну и тут заговорил еще один гость и долил масла в огонь, сказав: «Да, а тот раз, когда он стоял в ресторане Чайлда и называл тебя всякими грязными словами, так что слышно было на весь мир?»
Так что Клоду наконец пришлось признать эти утверждения, и одно неприятное воспоминание следовало за другим до тех пор, пока всем эта тема вконец не надоела. Гостям захотелось взять из квартиры какой-нибудь сувенир, который напоминал бы им о Лестере. И они принялись охотиться за сувенирами. И пока они сновали туда-обратно, Клод споткнулся о банку с прахом Лестера, и это оказалось последней каплей, после которой нервы Клода не выдержали и он закричал: «Проклятие таким бабникам, как вы!» — и, схватив коробку с прахом, высыпал его в кухонную раковину, после чего похороны закончились.
Глава четырнадцатая
Путешествие Чарли Брина вокруг света оказалось очень познавательным, потому что именно там он расширил свой кругозор и узнал, что такое сакэ и мескаль, а также водка и сливовица. Ну и в конце концов все эти национальные напитки не прошли для него даром, и он оказался в Шанхайском госпитале. И даже в самый разгар белой горячки, когда все другие пациенты видели перед собой всяких экзотических животных, Чарли всегда видел только Дороти. Так что сопровождавший его агент турбюро не мог сообщить матери Чарли ничего утешительного.
Но наконец Чарли со своим сопровождающим прибыл в Сан-Франциско, и миссис Брин срочно выехала в Калифорнию, чтобы встретить его там, надеясь, вопреки всему, что Чарли все-таки поправился. Ну, то есть я хочу сказать, что миссис Брин не столько волновала его белая горячка, сколько его чувства к Дороти. Потому что, несмотря ни на что, она была матерью, со своей материнской любовью, и потому она не могла не переживать, что ее сын может жениться на девушке по своему выбору. Ведь тогда его могут даже не упомянуть в «Светском календаре»!