Джентльмены
Шрифт:
Ситуация повторялась неделя за неделей, и наконец Туре решил поинтересоваться у мастера, почему вечерние работы обязательно должны происходить за его станком. Не очень-то приятно наводить порядок каждое утро. В ответ на это мастер только посмеялся над заикой, похлопал его по спине и посоветовал не зацикливаться на мелочах. Хансон — настоящее сокровище для предприятия, таких умелых токарей, как он, немного, и их надо беречь. Но в то же время Хансону не стоит цепляться к ерунде, надо видеть общий результат и не замыкаться на частностях. Никакой вечерней работы не было, а если вещи Хансона лежали в беспорядке, —
Разумеется, Туре Хансон и раньше подозревал, что завистливые товарищи могут над ним подшутить — только потому, что он держится в стороне, работает в одиночку и вообще так чертовски лоялен.Но, подходя по утрам к станку и вновь обнаруживая беспорядок, Туре не замечал нетерпеливых взглядов. Тот, кто затеял розыгрыш, всегда начеку — ведь если пропустить результат, то в шутке нет никакого смысла. Но, раскладывая инструменты на столе, Туре не видел ни единой ухмылки. Версия розыгрыша оказалась несостоятельной.
Довериться было некому. Кроме, пожалуй, Берки. Тот во многом был противоположностью Хансона, своевольным кутилой, вовсе не склонным к порядку. Но он был хорошим другом и ко всем товарищам по работе относился с одинаковым доброжелательным недоверием. Туре спросил Берку, не знает ли тот о вечерних работах среди токарей, но тот не проявил особого интереса к вопросу. Он ничего не замечал, ни о чем не думал. Работал он спустя рукава, а стол его ждал уборки вот уже несколько лет. Под хламом, скопившимся у станка Берки, можно было спрятать и труп — никто бы не заметил. А вообще, пусть делают что хотят, Берке все равно. Он свое дело знает, а большего ему и не нужно.
Видимо, к концу марта сорок четвертого года Туре Хансон твердо решил выяснить, что происходит за его аккуратным станком. Он никак не мог выбросить это из головы, он страдал манией порядка, манией контроля и чистоты, заиканием и спазмами в ноге; стоит ли удивляться, что все вышло так, как вышло?
Как только фабричный сигнал возвестил об окончании того рокового рабочего дня, Туре, как обычно, сложил свои инструменты, отправился в раздевалку, сел и стал переодеваться. Туре не спешил. Когда в помещении осталось всего несколько парней, Хансон сделал вид, что идет домой, но на самом деле вернулся в цех. Там уже погасили свет: все спешили к автобусам, битком набитым усталыми рабочими.
Туре Хансон долго стоял в каморке у входа в раздевалку, прежде чем решился подойти к стенке цеха, где находилась лестница, ведущая наверх к поперечной балке. По балке можно было добраться до столба, пристроиться там и несколько часов наблюдать за цехом.
Хансон старался как можно тише красться вдоль балки; наконец он добрался до столба и уселся. В мастерской было очень сумрачно и туманно, но отсюда открывался прекрасный обзор всех пяти цехов, чем Хансон был весьма доволен. Загадка вот-вот будет разгадана.
Историческим личностям суждено со временем становиться все более и более фрагментарными, чтобы, за некоторыми исключениями, оставить в памяти потомков лишь имя и даты на могильном камне — что ж, по нашим временам это уже немало. Сведений о Хансоне сохранилось немного — впрочем, возможно, узнавать о нем было просто нечего. Той весной ему было двадцать семь, он был женат на немного наивной, но доброй женщине, характер которой
Хансон сидел, прячась за столбом почти под самым потолком, и держал ухо востро. Возможно, он думал о своей жене, которая ждала его дома с ужином, беспокоясь о муже, не явившемся домой, по обыкновению, без пяти шесть. Но жена могла и подождать, дело было важнее.
Дело и в самом деле было важное. Сидя в ожидании, Туре Хансон едва не задремал, но вот тишина в цеху нарушилась. Хлопали двери в раздевалке, звенели ключи, топали ботинки на толстой подошве. Разведчик Хансон вздрогнул, сон как рукой сняло: он прислушивался, стараясь не пропустить ни единого звука и движения в темноте мастерской.
Хансон слышал приглушенные голоса и шаги большой группы людей. Это продолжалось несколько минут, пока не раздалось громкое шипение. Туре не мог понять, откуда доносится звук: казалось, он шел отовсюду и ниоткуда. Хансон оглядывался по сторонам, стараясь хоть что-нибудь разглядеть, но ничего не видел. Шипение и свист заполнили весь цех, а затем, как только звук утих, зажглись несколько ламп.
Теперь Хансон видел всю мастерскую; яркий свет заставил его прищуриться. Окна были завешены огромными черными шторами. Их опустили из потайных ниш в потолке, и Туре вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что ОАО «Северин Финмеканиска» сможет работать даже в том случае, если всей Швеции потребуется светомаскировка. Это приспособление считалось очень современным.
Как только зажегся свет, в мастерской стали появляться люди. Туре Хансон не мог поверить собственным глазам, он ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит. В его мастерскую вошли молодые люди, человек пятьдесят, чтобы немедленно начать тайно работать в ночную смену.
Хансон пытался разглядеть лица, но безуспешно. Он не имел представления о том, кто эти люди и почему они работают по ночам с опущенными шторами. За своим станком он, разумеется, следил с удвоенным интересом. Хансон видел крупного парня лет тридцати, который наладил станок и принялся монтировать небольшие бугристые цилиндры, замеряя их после фрезеровки фланца. Казалось, большинство рабочих делают именно такие цилиндры — дециметр с лишним в длину и дюйм с небольшим в диаметре.
В силу понятных причин Туре Хансон не служил в армии, даже нестроевым, о чем особо не жалел. А между тем, научись он владеть огнестрельным оружием, ему не пришлось бы ломать голову над тем, что же изготавливают эти токари. Но Туре ничего не понимал, пока не увидел контролера, который стоял посреди мастерской и проверял каждый цилиндр, вставляя его в автомат, производя несколько резких движений и снова вынимая цилиндр. Прошедшие проверку изделия складывались в ящик со стружкой.
Это были замковые части для автомата; осознав это, Туре Хансон подписал себе смертный приговор — или забил первый гвоздь в крышку своего гроба, говоря языком триллеров.