Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
— Поверишь ли, я совсем об этом забыл! — заволновался Рефик. — Не было времени подумать!
Осман непонимающе посмотрел на брата и с таким видом, будто тревожится за его душевное здоровье, проговорил:
— Ты смотри, не перетруждай себя… Я немного посижу внизу, потом поеду в клуб.
Когда брат ушел, Рефик стал чертить линии на листке бумаги. Вписав в квадрат треугольник, спросил себя: «Что же я теряю время? Ведь прочитать Гольдерлина необходимо». И он снова взялся за странную эту книгу, которая не вызывала в нем ни волнения, ни интереса. Потом пробормотал себе под нос: «Почему же, собственно говоря, необходимо? Потому что, составляя свою программу, я включил эту книгу в список произведений,
Внезапно он встал, вышел из кабинета и, быстро поднявшись по лестнице, вошел в спальню. Перихан сидела перед зеркалом, Мелек ползала по полу и с интересом изучала изогнутую ножку кровати в стиле ар-нуво.
Рефик поймал взгляд жены в зеркале и отвел глаза.
— Что-то мне сегодня не читается.
— Ты и так много читаешь.
— Чего-то мне хочется, а чего — не пойму, — сказал Рефик и начал бродить по спальне. Потом остановился у окна. — Сегодня на улице холодно… Чего-то мне хочется, что-то меня беспокоит… Осман недавно сказал, что… Ты меня слушаешь?
Перихан на секунду перестала красить губы, сказала:
— Да! — и вернулась к своему занятию.
— Осман сказал, что если я еще раз уеду из дома, как в прошлом году никто не отнесется к этому снисходительно, даже ты. Что скажешь?
Перихан засмеялась:
— Ты что же, снова намерен сбежать?
— Ты ведь понимаешь, что я спрашиваю из чистого любопытства?
— Да. Я тебя очень люблю. Я рада, что дождалась тебя и мы теперь вместе. Если уедешь — что ж, снова буду ждать.
— Никуда я не уеду — горячо сказал Рефик. — Я тоже очень тебя люблю. — Он подошел к жене и обнял ее, но, увидев отражение в зеркале, смутился и вернулся к окну. — Зачем красишься?
— Папа попросил. Сказал, что хочет увидеть свою дочь с накрашенными губами.
— А, ну да, ты же сегодня идешь к родителям! Я и забыл, — сказал Рефик и после паузы спросил: — А завтра чем бы нам заняться? — Перихан не ответила: должно быть, все еще была занята губами. — Что будем делать завтра? А послезавтра? А послепослезавтра? Чем мы вообще будем заниматься до самого конца нашей жизни, чем?
— Ты ведь ходишь на работу…
— Хожу, но время, чтобы думать,
— Осман говорит, что ты много работаешь. К тому же ты ведь решил, что больше не будешь думать о таких вещах. Ты говорил, что будешь работать в конторе, чтобы не позволить этим странным раздумьям вновь овладеть тобой, что дома будешь читать, составишь себе программу, будешь жить нормальной жизнью.
— Ну вот, как видишь, я живу.
— Я не шучу! — сказала Перихан и, чтобы показать, насколько она серьезна, отвернулась от зеркала и посмотрела на настоящего Рефика. — Ты говорил, что опыт, полученный в Кемахе и в Анкаре, позволит тебе переосмыслить свою жизнь и всерьез задуматься о том, что нужно делать, чтобы жить правильно и достойно, обещал тщательнейшим образом обдумать все от самых больших жизненных целей до самых незначительных бытовых мелочей, составить себе программу и не поддаваться больше глупой тоске, лени и приступам раздражения!
Слушая Перихан, Рефик сначала почувствовал гордость за то, что жена так хорошо запомнила его слова, потом понял, что восхищается ей, а за себя ему стыдно, и вспотел от смущения. Чтобы показать, что он пусть немного, но все же думал на эти темы, спросил:
— Как бы ты отнеслась к идее переехать отсюда в какой-нибудь другой дом?
— Не понимаю, всерьез ты это говоришь или нет, — сказала Перихан и встала. Взяла с кровати сумочку и стала укладывать в нее зеркальце с выгравированной на обратной стороне газелью, платок, расческу…
— Да, это серьезный вопрос! — проговорил Рефик с некоторым раздражением. — Его нужно как следует обдумать, но и ты должна высказать свое мнение.
— Я хочу быть рядом с тобой, а в этом доме слишком много людей. К тому же после того, как я видела Нермин с тем мужчиной и узнала от тебя о поведении Османа, я все время вынуждена вести себя двулично. Рядом с ними я уже не могу быть собой. — Перихан говорила, одновременно разыскивая что-то в шкатулке. — Понимаешь, о чем я? Может быть, иногда лучше и промолчать, но то, что мы знаем и не говорим о таких важных для них вещах, — неправильно. Если мы так и не сможем сказать… Ой, смотри, что у нее во рту! — И Перихан, подхватив Мелек с пола, достала у нее изо рта пуговицу. — Я как раз эту пуговицу и искала, мама просила принести. А она ее чуть не проглотила! — Перихан присела на стул у тумбочки. — Аллах всемогущий!
Мелек сначала не поняла, что произошло, потом начала плакать. Рефик взял дочку на руки, покачал, и она успокоилась. Перихан сказала, что опаздывает, взяла Мелек у мужа, усадила на кровать и быстро надела на дочь пальтишко.
— Ты права. У меня такие же чувства. Может быть, мне сказать Осману?
— Если ты скажешь, то я должна буду сказать Нермин.
Перихан взяла Мелек на руки и открыла дверь.
— Может, они оба и так все знают, — усмехнулся Рефик. Увидел, как задрожали у жены губы, и, смутившись, решил, что пошутил пошло. Ему захотелось сказать Перихан что-нибудь другое, но что именно, он не придумал. Вместе спустились вниз. Проходя мимо зеркала в прихожей, Рефик наконец придумал, что сказать, но тут увидел Йылмаза и забыл, что придумал. Перихан открыла входную дверь.
— Ты на меня не обиделась?
— Нет. На что мне обижаться?
Но лицо у Перихан было такое, будто она вот-вот заплачет.
— В чем дело, о чем ты думаешь? Скажи, пожалуйста! Ты меня любишь?
— Да, очень люблю.
Рефик поцеловал жену, даже не поглядев предварительно по сторонам, потом поцеловал и дочку.
— Ты как думаешь добираться до родителей? Мелек не замерзнет?
— Нет. Пусть подышит немного свежим воздухом, а то сидит целыми днями в четырех стенах. Тут идти-то всего ничего. Пройдемся пешком.