Джихан-2
Шрифт:
— Что ты сказал в караулке? — хмуро спросил папа.
— Только то, что Васька Репкин нас не пускает, и дал прочесть записку.
— Виктор Павлович трезвый был? Бумагу читал?
— Не знаю, вроде да.
— Врун ты бессовестный, Данила. И в кого ты такой? И еще я замечаю, что ты этим уже пользоваться начинаешь, вполне сознательно… — отец указал мне на стул, а сам отправился в глубину, забрав сияющий огнем пяти восковых, некоптящих свечей шандал. — Так и врал бы, чтоб на правду походило.
Эти
Отец принес стопку старых пыльных книг, по большей части в выцветших бумажных переплетах.
— Это очень редкие, старые книги, многие из которые сохранились лишь в единственном экземпляре. Смотреть будешь из моих рук.
— Хорошо, — произнес я, сильно волнуясь.
Мелькнула обложка. Я успел прочесть лишь одно слово — «Каталог».
— Как выглядел автомобиль? Так? Так? — спрашивал отец, бережно переворачивая желтые листы с почерневшими трухлявыми краями.
— Я не видел его снаружи! Помню, салон был длинный. Спереди 2 сиденья со спинками, а сзади диван, навроде тех, что у князя в курительной комнате стоят, а дальше в нем было место, там этот цилиндр лежал.
— Ты же говорил, что уезжал от бомбы.
— Да, но до этого она там была. И задняя дверца была со стеклом, там резинка на железяке по нему бегала.
— Это интересно, — отец отложил одну книгу и взялся за другую. — Посмотри, так это выглядело?
Я стал внимательно изучать темный рисунок, похожий и не похожий на видение из моего сна.
— Нет, немного не так, — произнес я, наконец. — С моей стороны была панель. На панели две больших шкалы было и несколько маленьких со смешными значками. Когда я нажимал ногой, на левой стрелка уходила вверх. Двигатель тогда начинал реветь. Почти посередине был прибор, который тихо пощелкивал. Он был железной скобочкой привинчен к панели. У него три стрелки: две медленные — белые, одна быстрая — красная.
Отец аж переменился в лице:
— Как они располагались?
Я нарисовал, добавив, что белые стрелки были разные, одна толстая, короткая, другая подлиннее и потоньше.
— Даниил, — строго произнес отец, — Признайся, что раньше видел часы со стрелками.
— Как это? — удивился я.
В моих понятиях «часы», так глупо назывался прибор для измерения времени, должны были выглядеть как маленькая коробочка. Они подсоединялись проводками к замысловатому сооружению из керамики и металла — батарее. Часы были большой редкостью и над ними тряслись больше чем над запасными частями для автомобилей или бронежилетами. Время они показывали в виде цифр, составленных в две или три колонки.
— Раньше часы были стрелочные, но постепенно все поломались, осталась лишь электроника — пояснил отец. — Итак, —
— Папа, еще была черная доска с кнопками, вроде шахматной, если ее положить углом. Кнопки на одной стороне, а с другой светящая картинка навроде витража. Там заяц морковку ел.
— Данилка, — отец нахмурился, — опять ерунду сочиняешь.
— Нет, — обиделся я, — Ел и слюни разбрасывал. А еще табличка выскочила — "Часы переведены в результате перехода на летнее время". Там еще были цифры «2», "0","*","*".
Отец уронил книги и тяжело сел на табурет.
— Никому про это не говори. Ради твоего же блага. Это не сонная греза, ни наущение диавольское… Это редкий дар — видеть все точно в деталях. Короче, если что-то будет приходить в голову или сниться, рассказывай только мне, — попросил отец. — Ты стал почти взрослым. Пора тебе попробовать жизни летописателя и хранителя древней истории… А теперь — марш собираться.
— Куда? — поразился я
— В поход. Будешь мне помогать. Если, конечно, не боишься….
— Я не боюсь!! — с этими словами я бросился бежать, пока отец не передумал.
— Бабе Мане скажи, пусть на неделю нам соберет. И за Сережкой присмотрит пока нас не будет, — крикнул вслед отец.
Я мчался что есть силы. Много из того, что сказал папа, осталось непонятным, однако то, что меня возьмут в Мертвый город, было яснее ясного. Жуткий, полный старинных тайн, смертельно опасный… Я представил себе, как смогу небрежно уронить в разговоре с двоюродным братом Мишкой из деревни: — "А я в Москве был". И как в ответ он лишь вздохнет ужаса и восхищения.
Я вбежал в нашу квартирку, которую отец называл «хрущебой», нырнул в маленькую комнату, где спал Сережка. Пнул по его кровати и заорал:
— Проснись, ты серешь!!!
— Данила, ты прямо разбойник какой-то, нехристь, — подала голос бабушка Маня — чего орешь, оглашеннай.
— Я с грохотом ворвался к ней на кухню:
— Бабушка! Папа берет меня с собой в поход!
— Вот страсть то, — всплеснула бабка руками. — Итак чумовой, после так совсем с ума спрыгнешь. Ополоумел твой батька на старости лет.
— Бабуль, ты не вопи, лучше собери харч на неделю, мне и папке.
Из коридора донеслись хныкающие звуки. Появился Серый. Он приложил ладони к глазам, скроив при этом гримасу жутко и несправедливо обиженного невинного ангелочка, выдавливая из себя слезку:
— Бабушка, — плаксиво растянул он. — А вот Данилка по кровати пинается.
— Сколько можно спать, хорек вонючий! И вообще, — 12 лет, а все жаловаться бегаешь. Сюси-пуси, девчонка.
— Данилка, — сказала бабушка, укоризненно глядя на меня. — Хоть бы тебя окаянного в солдаты забрали.