Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ
Шрифт:
– А ты знаешь другую дорогу?
– Так мы к серебру не пройдем, Джим. А мы скоро остановимся поесть, Джим? Можно до ручья дойти.
– Послушай. Бен, мы ведь только что с корабля сошли. Ты поел перед этим. Мы можем провести здесь не один день.
– Джим, куда ж мы идем-то?
– На холм Подзорная труба, Бен, – ответил я.
– Бену не надо Подзорную трубу, Джим, и тебе тоже не надо. Это плохое место.
– И все-таки, Бен, нам придется туда пойти.
Он немного успокоился и принялся рассказывать мне о своей жизни на острове. Места, мимо которых мы проходили, поднимаясь на холм, напоминали ему о штормах,
– Один раз, Джим, корабель пришел, и он спустил кого-то на берег. Я его видел, только я спрятался. Он ушел. Больше никогда его не видел. Слышал – он ломится через кусты и вопит во всю глотку. Никогда его больше не видел.
– Это было задолго до нашего прибытия на остров, Бен?
– Может, год, Джим, а может – сколько-то недель. Откуда Бену знать?
– Остров его забрал, Бен, но ведь тебя-то он не забрал. Вот видишь, и Всевышний тебя любит, Бен.
– А он-то был большой, Джим, большой-большой. И волос на нем рыжий был.
У другого поворота он рассказал мне, как переносил серебро.
– Вишь, Джим, Бену больше нечего делать было. Начал по одному слитку таскать. А после такую вроде суму сделал, через плечо, смотри, видишь?
Пришлось остановиться – он хотел показать мне плечо. Я нетерпеливо глянул – и отшатнулся. Глубокая впадина – словно колея от тележного колеса – осталась там, где сделанная из лиан лямка от сумы врезалась в тело. Должно быть, он тогда сильно страдал от этой раны.
– А что твоя мать, Бен? Она у… Она скончалась до твоего возвращения домой?
– Не знаю, Джим. Бену было не узнать. Ее не было, когда я стал искать. У меня ее Библия, Джим. Ее Библия мне веру принесла, Джим.
– А кто был твой отец, Бен?
– Не знаю, Джим. Никогда не знал. А мать – она добрая была со мной, Джим.
– А как же ты в море попал, Бен? – Нам нужно было пройти еще несколько ярдов до того места, где начинался трудный подъем.
– Ром, Джим, когда я совсем молодой был. Вербовщики меня забрали. Били. Всегда все Бена бьют, это уж так.
Мне хотелось дотронуться до его руки, как-то выразить сочувствие.
– А потом я в матросы к Флинту попал, с Билли Бонсом и Сильвером. Я уж тебе говорил. И там били. Да только тут, в этом вот месте, хуже всего было, Джим. Вера опять ко мне пришла, после того как я тут три года совсем один пробыл, Джим.
Образ Бена Ганна – мальчишки, которого допьяна напоили и отнесли на корабль вербовщики, его жизнь на море под постоянной угрозой порки линем, [15] с ежедневными тычками да оплеухами от пьяного кока или помощника капитана, глубоко тронул мою душу. Я тут же решил, что, когда мы вернемся, Бен должен переехать жить к нам, в гостиницу «Адмирал Бенбоу». О бедном, милом старике никто никогда в жизни не заботился, а ведь он – совершенно безобидное существо!
15
Линь (мор.) – веревка тоньше одного дюйма по окружности.
К этому времени под деревьями стало темно. Там, куда никогда не проникали солнечные лучи, бьио холоднее, чем я мог припомнить. Мягкая земля уступила место
После трудного восхождения мы добрались до почти вертикально идущей каменной тропы. Отсюда нам был виден угол деревянного строения. Я услышал, как Бен позади меня охнул так громко и выразительно, что я подумал – он что-то увидел.
Я быстро обернулся.
– Что случилось, Бен? – Но почему я говорил шепотом, и почему он ответил мне тоже шепотом?
– Запах, Джим! Дурной запах!
Я принюхался. Никакого иного запаха, кроме запаха влажной зелени и сырой холодной листвы, я не ощутил. Но ведь и мне, и моим друзьям известно, что у меня очень слабое обоняние. Я – человек, которому цветы доставляют наслаждение лишь своим видом.
– Вздор, Бен!
Однако я чувствовал себя вовсе не таким бодрым и веселым, каким притворялся. К тому же я вспомнил, как Колл зажимал нос.
– Джим! Этот запах! Тут очень плохо, Джим!
Если бы на уступе хватало места, Бен станцевал бы свой «танец волнения». Он было двинулся назад, но я схватил его за руку.
– Бен! Ты мне нужен! Пошли!
Он притих, и мы зашагали вперед, к скалам, откуда шла вверх последняя тропа, если ее можно так назвать. Здесь мы снова остановились, и он стал хвататься за меня и дергать за одежду, как раньше, когда я встретил его впервые, здесь, на острове.
– Джим, Бен просит тебя. Не проси его туда подняться, Джим!
– А ты уже поднимался туда раньше, Бен?
Он по-прежнему говорил шепотом.
– Ох, нет, Джим, нет! Ох, Джим, этот запах!
Теперь и я что-то почуял, но не мог разобрать, что это такое. Если этот запах поразил Бена более сильно, чем меня, я мог его только пожалеть. Что это было? Дохлое животное? Коза, свалившаяся в пропасть где-то поблизости? Однако для этого запах был слишком сладким – густой, тошнотворный аромат. Он стал вызывать у меня отвращение, и я подумал, что смог ощутить его, потому что все мои чувства были сейчас обострены более, чем когда-либо.
– Бен! Один, последний подъем. Пойдем со мной, чтобы доказать, что я не сошел с ума. Доказать, что там нет другого пути с плато. Нам надо все обыскать, Бен. Капитан Рид разлюбит нас, если мы этого не сделаем.
Мне пришлось рассказать ему – так сказать, ничего не рассказывая, – зачем мы сюда пришли. Вглядываясь в глаза доброго старика, я увидел в них борьбу двух страхов. Какой из них победит? Страх перед наказанием капитана Рида или перед безымянным запахом и призраками этого места?
Потянувшись из-за моей спины, Бен взял меня за руку, словно ребенок, переходящий через поток, и мы поднялись по последним крутым, неровным «ступеням». Вскоре мы уже стояли перед грубо сколоченным деревянным строением. Бен содрогнулся при виде черепа, лежащего на земле, содрогнулся и я, но по другой причине. Кусок красной ткани от куртки Тома Моргана исчез. Неужели его забрал боцман со своим отрядом? Я устремил взгляд в небо. Может быть, птица – сорока или подобная ей птица этих краев – подобрала ткань и утащила с собой? Я слышал, что есть экзотические птицы, которые, чтобы привлечь самца, строят гнезда из всего, что только смогут найти.