Джин Грин - Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014
Шрифт:
– Ты, по-моему, всерьез чем-то озабочен, – первым нарушил молчание Лот. – Может быть, у тебя нервы сдают или ты слишком прижился на родине предков?
– Не понимаю, к чему этот разговор, – в голосе Джина Лот опять почувствовал холод. – Мы здесь на работе. Здесь нет «Клуба рэйнджеров» и отеля «Уиллард».
– Молодец, малыш, – одобрительно сказал Лот. – Я вижу, ты понимаешь, что мы вышли на финишную прямую и наши майки одного цвета. Это главное.
– Зашибу! – где-то высоко в небе раздался крик. Джин
Мальчишки, взлетая в небо так высоко, что захватывало дух, кричали все, что вертелось на языке, лишь бы выдохнуть из себя восторг или вызов.
– Хорошо им, – сказал Джин.
– Пойдем выпьем, – сказал Лот. – Нам нужно тщательно продумать послезавтрашнее воскресенье. Я хочу быть гостем академика Николаева на воскресном обеде в узком кругу.
В квартире на Малом Гнездниковском зазвонил телефон.
– Вам кого?
– Будьте любезны Тоню, скажите – Рубинчик.
– Одну минуту.
– Здравствуй, Тоня. Я тут встретил приятеля из ГДР. Нас пригласили на воскресный обед к Николаевым.
– Мне Инга говорила.
– Хотелось бы, мисс, чтобы вы снизошли…
– Да я по уши в грязи, у меня уборка.
– Провинциал, обездоленный судовой врач, вдвоем со своим иностранным гостем – защитником мира просят…
– Хватит трепаться, Марк!
– Кстати, посоветуй, что принести к воскресному обеду в дом академика.
– Ингина слабость – тюльпаны.
– Их продают на всех перекрестках?
– В основном на Центральном рынке.
– Вас понял. Какие будут указания?
– В два у Центрального телеграфа.
Джин повесил трубку и мысленно исписал телефонную будку набором самых страшных проклятий. Он был отвратителен самому себе. Тянет девушку на этот страшноватый обед, будет знакомить ее с Лотом, опять выдавать себя за другого…
В дверях метро он заметил чей-то знакомый профиль.
Человек торопился куда-то. Он прошел, не оборачиваясь, несколько шагов и сел в машину.
Последнее время Джин стал придирчивей присматриваться к окружающим. Ему казалось, что некоторые лица, мелькающие вокруг, назойливо повторялись.
– Я становлюсь подозрительным, – сказал он, встретившись у телеграфа с Лотом.
– Заметил «хвост»? – быстро спросил тот.
– Да нет, просто нервы.
– Это последний рывок, Джин, и я тебе выбью отпуск. Катанешь с Ширли на Бермуды..
Ровно в два подошла Тоня. В отличие от большинства своих сверстниц она не любила опаздывать на свидания.
Джин представил Тоню Лоту.
– О! – воскликнул Лот. – Мой товарищ имеет вундершонсте… как это… превосходный вкус!
Тоня обрадовалась встрече с
– Пойдемте, – сказала она. – Нас уже ждут. Это совсем рядом, – два квартала…
– Ого, какие тюльпаны! – воскликнула Инга, приглашая гостей в дом.
– Привет, Инга! Это Франк Рунке, мой приятель из ГДР, – представил Джин Лота. – Приехал к нам с миссией дружбы.
– Рунке! – поклонился Лот. – Франк Рунке. Говорю по-русски «зеер вениг».
– Проходите в столовую… Папа! Гости пришли.
Инга с Тоней ушли на кухню заканчивать приготовление к обеду. Из кабинета вышел Николай Николаевич.
Он был одет по-домашнему, в белой рубахе, без галстука, рукава закатаны до локтей.
Лот сразу же отметил мускулистые руки и сильную фигуру уже довольно немолодого человека. Заметил и главное – родинку под левым ухом, похожую на пятипалый кленовый лист. И тот же рост, что у младшего брата, те же серо-голубые глаза, те же светло-русые волосы. Эн-Эн-Эн даже больше похож на старика Гринева.
Бронзовый загар подчеркивал сухое, продолговатое лицо Николая Николаевича с двумя резкими продольными морщинами вдоль щек.
Он приветливо улыбнулся, встретившись глазами с Джином.
– Присаживайтесь… Старый друг? – мягко спросил он.
– Не старый, но друг. Франк встречал в Ростоке наш танкер от имени Комитета защиты мира. Был моим гидом, а стал товарищем.
– Я о нем много думаль, когда ездиль сюда. Чужой город – не твой проспект без товарища.
– Можете говорить по-немецки. Я знаю этот язык.
– Гут! – Лоту сразу же стало легко. Он теперь мог точно выразить свою мысль, он получил свободу маневра, возможность тоньше плести словесную паутину, хотя были в связи с этим и свои потери из-за необходимости разговаривать на равных. Теперь уже не отмолчишься, не спрячешься за частокол чужих и непонятных слов. Лот, конечно, знал, что Эн-Эн-Эн говорит по-немецки.
– У вас курят? – поинтересовался Лот.
– Пожалуйста, – Николай Николаевич придвинул пепельницу.
Лот прикурил, зажигалкой сфотографировав его и Джина.
– Простите, вы воевали? – неожиданно спросил Николай Николаевич.
– Я почти всю войну просидел в Заксенхаузене… Вы не слыхали про студенческие волнения в сорок первом?
– В Мюнхене, если не ошибаюсь?
– Совершенно верно. Вот тогда, по сути дела, я должен был сделать выбор. Мой отец – друг Тельмана. Я не мог поступить иначе.
– Это естественно, – задумчиво произнес Николай Николаевич. – Помните у Гейне: «Ранние зимние дороги отцов – они нас выбирают».
– Я люблю прозу Гейне, – сказал Лот. – Особенно «La Grande». Печальное обращение «madame» долго преследовало меня. Мы ведь нация контрастов. Маркс и Гитлер, Бетховен и Шварцкопф, Гейне и Карл Мей с прародителями типа Освальда Шпенглера.