Джинн и воины-дьяволы
Шрифт:
Скоро все трое вопили «Боже, храни королеву» изо всей мочи и с таким энтузиазмом, что бедняга Джон почувствовал себя совсем чужим на этом британском празднике.
— Запали мою лампу! Сработало! — воскликнул Нимрод. — Продолжаем петь.
Прошло минут двадцать. Потом полчаса. Расстояние до громады тайфуна не увеличивалось, но и не уменьшалось. И они всё пели и пели гимн Британии. Все шесть куплетов. С начала до конца. Снова и снова.
Их смерчик мало-помалу разогревался, набирал силу. Так они продержались час. Полтора часа. Тайфун взревел и предпринял последнюю попытку всосать их в свою холодную черную утробу. Но тут наконец случился
Несколько минут все просто молчали. Пытались отдышаться, радовались тишине, отирали струившийся со лба пот. Первым заговорил Финлей:
— Если я услышу этот гимн снова, я непременно кого-нибудь убью. Возможно, даже себя самого.
— Я тоже, — пропыхтел Джалобин.
— Раз уж мы заговорили об убийстве… — начал Джон. — Вы хоть понимаете, что все это неспроста? Что нас хотели убить? Я уверен, что тайфуном кто-то управлял. Я четко видел фигуру внутри
— Вдруг кто-то не хочет, чтобы мы попали в Китай? — начал рассуждать Финлей.
— Именно такое предположение и напрашивается. — Нимрод кивнул.
— Но кто это может быть? — спросил Джон.
— Не знаю, — сказал Нимрод. — Так или иначе, время они потратили впустую. Взгляните! — Он указал вниз.
На земле, в нескольких сотнях метров ниже смерча, тянулся костистый гребень длиннющего зеленого дракона.
— Вот так так! — сказал Джон. — Это же Великая Китайская стена!
— Ничего себе стеночка! — Финлей прямо ахнул.
— А я вам так скажу: в этом мире слишком много стен! — с жаром заявил Джалобин. — Одних эти стены удерживают внутри и не пускают наружу, других, наоборот, не пускают внутрь. И мне плевать, сколько лет этой вашей стенке. Все равно ее надо порушить. Как Берлинскую стену. Туда ей и дорога.
— Вы меня удивляете, Джалобин, — сказал Нимрод. — Вот уж никогда не предполагал, что вы такой борец за демократию. С такими аппетитами вы скоро объедините весь мир.
— Аппетит у меня и правда отменный, — заметил Джалобин. — Только не на демократию, а на настоящую жратву. После нашего пения я так проголодался, что съел бы сейчас целую лошадь. В один присест. Слышите? Целую лошадь!
— Мне казалось, вы не любите неанглийскую пищу, мистер Джалобин, — съехидничал Финлей придвигая к себе очередную плошку горячего вареного риса.
Они обедали в ресторане «Сыцзяо эрчи» на живописной улице в Сиане, древней столице Китая. Улица называлась Обжорной, поскольку на ней располагались около сотни кафе и ресторанчиков, и в каждом, набивая животы самой разной экзотической едой, роились китайцы. Нимрод с компанией расположились здесь, поскольку это было совсем неподалеку от гостиницы, где они сняли номера, — «Самой замечательной гостиницы Сианя». Да-да, именно так она и называлась!
— Ты прав, — отозвался Джалобин, подцепляя очередную жареную куриную ногу в немыслимом соусе. — Я предпочитаю английскую кухню. Но обстоятельства вносят свои поправки. Во-первых, я не захватил с собой баночки с детским питанием. Во-вторых, в путеводителе говорится, что это — лучший ресторан в здешних местах. И в-третьих, после переделки, в которую мы сегодня попали, я готов съесть лошадь. Целую лошадь.
— Вы рассказываете нам про эту лошадь с тех пор, как мы приземлились, —
— На этот раз путеводитель, как ни странно, не ошибся, — вставил Нимрод. — Сиань — столица китайских деликатесов, таких как «чау-чау», который сейчас ест Джалобин. Не говоря уже о популярнейшем в провинции Сычуань «горячем горшке», который заказал Финлей. И мы, без сомнения, сидим в лучшем сианьском ресторане.
— Вот видишь! — горделиво сказал Джалобин Финлею.
— Вообще-то Сиань — именно то место, куда нам и надо было попасть, Фаустина оказалась тут недаром, когда начались беспорядки в мире духов, — продолжал Нимрод. — И знаменитые терракотовые воины были найдены не где-то, а в Сиане. Вот почему мы здесь. Кстати, сразу после обеда мы сходим взглянуть на терракотовую армию. С тех пор как какие-то крестьяне случайно откопали их в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, фигуры выставлены в местном музее. Восемьдесят тысяч китайских солдат с колесницами и лошадьми.
— И ни одной китайской собачки? — Джалобин захихикал. — Я думал, они тут, в Китае, без собачек не обходятся. На каминной полке у моей тетушки Флоренс всегда стояла парочка китайских фарфоровых собачек. Да их над любым камином в Манчестере найдешь.
— Фарфоровое еще не значит китайское, Джалобин, — терпеливо объяснил Нимрод. — Фарфор, конечно, родом из Китая, но фарфоровых собачек делают в Стаффордшире, в Англии. Ведь англичане обожают собак. Зато китайцы считают собаку символом беды. Поэтому дома здесь вообще собак держат очень редко. А если держат, то главным образом на мясо.
— На мясо? — Джалобин чуть не подавился. — Вы сказали «на мясо»?
— Совершенно верно.
— Но мисс Филиппа уверяла меня, что это байки, что в Китае собак не едят.
— Что, спрашивается, знает об этом Филиппа? — возмутился Нимрод. — По-моему, она и в Китае-то никогда не была. Или была? Напомни-ка, Джон.
— Она даже китайскую еду не любит, — ответил Джон.
Джалобин обреченно смотрел на куриные ножки в своей тарелке. И все бы в них было хорошо, если б не размер… курица-великанша… если у нее такие ноги… то сама она… ростом целый метр? С хвостом? С мордой? С ошейником?
— Что вы хотите сказать? — ошалело выдохнул Джалобин.
Нимрод только кивнул.
Джалобин тут же выплюнул последний откушенный, но еще непрожеванный кусок, который, пролетев через весь ресторан, шмякнулся о стеклянную стенку огромного аквариума с золотыми рыбками. Дворецкий дышал часто-часто, пытаясь подавить тошноту.
— Но вы сами сказали, что это деликатес «чау чау»! Я думал, это что-то вроде «ням-ням».
— Чау-чау — это просто порода собаки, — сказал Нимрод. — Послушайте, Джалобин, мне очень жаль, что так вышло, но мне казалось, вы давно преодолели свою природную брезгливость. В Индии вы ели все подряд. Все, что обычно не едите.
— Да, но тогда я был индийцем, — сказал джалобин. — Не только по цвету кожи, но и по типу пищеварения. Теперь-то я снова англичанин!
— Кроме того, вы сказали, что готовы съесть лошадь, — неумолимо продолжал Нимрод. — Между прочим, лошадь вы уже съели, поскольку выбрали блюдо из лошадиного мяса в качестве холодной закуски. Поэтому я и решил, что вы не имеете никаких этических возражений против блюда из собачатины.
— Это было фигурой речи. — Джалобин зажал рукой рот, подавляя новый рвотный позыв. — Для красного словца сказал, — промычал он. — И вообще, черт возьми, лошадь и собака — это совсем не одно и то же.