Джинн в Вавилонском подземелье
Шрифт:
— Из всей свиты в Вавилоне я — единственная, кого можно видеть живьем, — сказала она Филиппе. — С обычными слугами, хочешь не хочешь, приходиться разговаривать. А на невидимок можно не тратить время. Так что они куда удобнее. Старушка не прочь их иногда слышать, но видеть не желает.
— Но сами-то они не возражают?
— Им хорошо платят, — покачала головой мисс Угрюмпыль. — Здесь они просто выполняют свою работу, а выйдя из замка, снова становятся видимыми. Ничего предосудительного мы с ними не делаем.
— Я бы никогда не смогла привыкнуть
— Тебе и не надо ни к чему привыкать, — сказала мисс Угрюмпыль. — Когда дворец станет твоим, ты сможешь все тут переделать по-своему, в любом стиле: хочешь — современный минимализм, хочешь — готику, хочешь — шестидесятые, или рококо, или… Короче, на твой вкус. А можешь даже вернуть замку первоначальный облик, как в древности. Суть в том, что тебя никто не заставляет жить в таких хоромах. Мне самой не доводилось сидеть ни в лампе, ни в бутылке — Айша говорит, что я бы этого не пережила, — но я полагаю, что принцип почти такой же.
Филиппа замотала головой:
— Я ни за что не стану тут жить, даже если устроить вместо дворца пятизвездочный отель «Времена года».
— Айша и в этом дворце имеет все, что пожелает. Зачем ей слуги, если она сама может всем себя обеспечить? Новейшие книги, фильмы, свежие газеты, лучшая в мире еда и вина. В остальном она полностью полагается на меня. Без ложной скромности скажу, что мы стали весьма близкими подругами.
Они вошли в огромный белый зал, который напоминал уже не покои королевы Виктории, а приемную индийского махараджи. Мисс Угрюмпыль пояснила:
— Виктория правила не только Великобританией, но и Индией. Что и нашло свое отражение в убранстве этого зала. Он называется Дурбар, на тамошнем языке это слово означает большое сборище. Я-то в Индии не была. Но слышала, что красота там неописуемая. И этот зал, согласись, великолепен.
— А откуда вы сами родом, мисс Угрюмпыль?
— Из Гринвилла. Это в Северной Каролине. Мечтаю когда-нибудь туда вернуться.
— Вы давно не были дома?
— С тех пор, как начала работать на Айшу. Значит, сорок пять лет.
— Вы не были дома сорок пять лет?
Мисс Угрюмпыль задумчиво кивнула.
— Но почему вы не возьмете отпуск?
Они уселись около окна, из которого, как и в спальне, не открывалось никакого вида, только лился все тот же яркий и густой свет.
— На этой работе отпуск не положен, — сказала мисс Угрюмпыль. — Это указано в нашем договоре с Айшой, который я подписала, поступая на службу. Другое условие состояло в том, что я не имею права просить о повышении зарплаты. То есть вначале я могла попросить любую зарплату, самую невероятную, но потом она уже не могла повыситься. Никогда. Я попросила пятнадцать ты долларов в год. В пятидесятых годах пятнадцать тысяч в год были настоящим богатством. Я думала заработаю на спокойную старость, да еще с лихвой. А сейчас-то это что? Тьфу, а не деньги. Но я не смею просить о повышении.
— Почему же не попробовать перезаключить контракт на новых условиях?
Мисс Угрюмпыль покачала головой:
— Во-первых, Айша — человек жестокосердный. Она никогда не согласится. А во-вторых, она обещала мне, что, если я не нарушу наше первоначальное соглашение, в один прекрасный день она дарует мне три желания. Прямо как в сказке. Три желания! Только вообрази! — Она застенчиво улыбнулась. — Вот я и воображаю. Жду. Придумываю, что можно пожелать, когда настанет этот прекрасный день.
Заметив на лице Филиппы сочувствие, мисс Угрюмпыль сказала:
— Зря ты меня жалеешь. Дома, в Гринвилле, никакого волшебства не было. Только суровая действительность. А мне ничегошеньки, кроме волшебства, и не нужно. — Она опять улыбнулась. — Разве это плохо?
— Это как посмотреть… — Филиппа задумалась. — Но мне все-таки кажется, что вы потратит, все эти годы впустую, мисс Угрюмпыль. Ради чего? Ради мечты? Жить-то надо настоящей жизнью.
— Тебе легко говорить, — заспорила мисс Угрюмпыль. — Ты — джинн. Можешь делать все, что хочешь…
— А ведь она права.
Филиппа подняла глаза и увидела Айшу — под потолком, на галерее, которая напомнила девочке церковные хоры с органом.
— Ты можешь изменить мир, в котором живешь, Филиппа, — сказала Айша. — А для нее, как для любого мундусянина, настоящая жизнь — это всего лишь действительность. Просто дерево или просто камень. И в сердце они эту действительность не впускают. В их сердцах живут мечты. Да-да, люди мечтают сердцем, а не разумом. Впрочем, ты во всем разберешься сама. Когда проведешь здесь достаточно времени.
— Я не хочу проводить здесь время, — отрезала Филиппа. — Я хочу домой. Мне лестно ваше предложение, Айша, честное слово. Но это не для меня.
— Это не то предложение, от которого можно отказаться, — сказала Айша, спускаясь по маленькой лестнице. На ней было синее шелковое платье с высоким цветистым воротничком. В руках она, как всегда, держала сумочку. Из рукава торчал носовой платок — Боюсь, в данном вопросе выбора у тебя нет. В течение многих лет я искала для себя достойную преемницу. И я ее нашла. Когда я покину этот мир — что, по счастью, случится уже очень скоро, — ты примешь бразды правления, Филиппа. Ты станешь Синей джинн Вавилона.
— Я убегу. Вы меня тут не удержите. Я не дамся.
— Куда же ты убежишь? — Айша говорила тихо, почти шепотом, но ее челюсти смыкались так жестко… а в голосе и в пронзительном взгляде была такая сталь… — Ты даже не знаешь, где находишься. А если бы знала, вряд ли рискнула бы замышлять побег. Ирак опасен сам по себе, но это ничто по сравнению с опасностями, с которыми можно столкнуться здесь, в Иравотуме.
— Где? — Филиппа нахмурилась. Она слышала об Ираке. И об Иране. Эти страны сейчас у всех на устах. Но об Иравотуме она впервые услышала от мисс Угрюмпыль. И вот теперь — от Айши.