Джо Варвар и Чвокая Шмарь
Шрифт:
В магазине, уставленном бесконечными рядами вешалок с нарядами и воинскими доспехами, не было ни души, а вот из небольшой мастерской, расположенной за торговым залом, доносились голоса. Причем разговор явно шел в повышенных тонах…
— Немедленно снова принимайся за работу! — орал О’Грабили, хозяин магазина, гоблин весьма плотного сложения с кривыми ногами, волосатыми ушами и сросшимися бровями, превратившимися, казалось, в одну сплошную черную мохнатую бровь. Можно было подумать, что он нарочно прилепил ко лбу полоску медвежьей шкуры.
— Не могу! — сердито и кратко отвечал гоблин, сидевший за рабочим столом.
—
Гоблин поморщился.
— Даже слишком хорошо! — пробормотал он. — И будь что будет, но сделать я ничего не могу. Мой швейный эльф бежать собрался. — И он мотнул головой куда-то в угол.
О’Грабили повернулся, пригляделся и увидел маленького хрупкого эльфа, занятого увязыванием своих пожитков в грязноватый носовой платок. Прикрепив узелок к концу дорожного посоха, эльф встал и двинулся к двери.
— Да что здесь, клянусь Чвокой Шмарью, происходит? — грозно спросил О’Грабили. — И куда это ты собрался, голубчик?
— На праздник! ~~ радостно сообщил ему эльф.
— На праздник? На какой еще праздник?! — О’Грабили чуть не взорвался от злости. — Но ведь эльфы так любят свою работу, что у них не бывает праздников, верно?
— А теперь есть! — сказал эльф, и счастливая улыбка осветила его исхудалое личико. Он вскинул посох на плечо и, весело насвистывая походный марш, вышел из комнаты.
А господин О’Грабили так и остался стоять посреди мастерской, побагровев от гнева и совершенно лишившись дара речи.
— В том-то и беда, — пробормотал портной, — что в наши дни не найдешь эльфа, на которого можно положиться!
Подобные сцены между тем разыгрывались по всему Гоблинтауну; эльфы самых различных профессий, старые и молодые, красивые и безобразные, выбегали на темные узкие улочки Гоблинтауна и дружно устремлялись к городским воротам. То были эльфы швейные и часовые; эльфы-тестомешалки и эльфы, зажигающие светильники; эльфы-почтальоны и эльфы-гонцы; и даже те эльфы, которые считались немного не в себе, оттого что крутят сушильные барабаны. Все они сливались в одну общую толпу! Все возбужденно что-то обсуждали, и воздух так и звенел от их пронзительных голосов, особенно когда говорили несколько эльфов одновременно. Словом, происходил массовый исход эльфов из города!
А гоблины застыли в дверях домов или свешивались из окон и с несчастным выражением смотрели, как их покидают верные помощники, в ужасе решая, как им теперь быть? Как обходиться без трудолюбивых, но неверных эльфов?
Тем временем эльфы, все сильнее возбуждаясь от присутствия столь большого числа своих товарищей, решительно двигались по дороге к Эльфийскому Лесу, поднимая густые клубы пыли. Их дорожные узечкп, сделанные из грязных, в крапинку и полоску, носовых платков, так и подпрыгивали в этой пьиьной туче, пронизанной первыми солнечными лучами. И чем дальше от Гоблинтауна уходили эльфы, тем больше становилась их толпа.
Они сходились со всех концов — из Гоблинтауна, от Моста Троллей, со стороны Зачарованного
— Я никогда еще не бывал на празднике! — возбужденно говорил один.
— И я тоже! — откликался другой.
— О! Это так здорово! — восклицал третий.
Вскоре первые ряды эльфов достигли опушки леса, и по толпе мгновенно пронесся клич;
— Ура! Эльфийский Лес! Эльфийский Лес! Эльфийский Лес!
А между тем в роскошной парадной спальне своего замка Рогатый Барон продолжал сидеть среди мягких подушек в огромной постели под балдахином, держа на коленях поднос с одной-единственной розой на длинном стебле и серебряным кольцом для салфетки с выгравированными буквами Р.Б. Покрытая подозрительными пятнами салфетка с монограммой — теми же буквами, вышитыми шелком и украшенными цветочным орнаментом, — была заткнута за ворот шелковой пижамы барона. В одной руке он держал половину не слишком аппетитного на вид пирога, а в другой — кружку с плевым чаем. Рогатый шлем так и дрожал у него на голове, когда он с наслаждением отхлебывал из кружки и вытирал с усов жемчужную жидкость.
Бенсон — недавно получивший повышение и ставший личным камердинером Рогатого Барона — пребывал там же: поднимал шторы в противоположном конце спальни.
— Надеюсь, господин мой, вы хорошо спали? — осведомился он.
— Отлично, — радостно откликнулся Рогатый Барон и откусил еще кусок загадочной стряпни. — М-м-м! Офень, офень форофо! — промычал он с набитым ртом.
С тех пор, как бесследно исчезла его жена Ингрид, Рогатый Барон спал по ночам как бревно. Стоило его голове в рогатом шлеме коснуться подушки, и он буквально проваливался в сон, просыпаясь лишь часов десять спустя, когда Бенсон, осторожно постучав в дверь, вносил поднос с завтраком; и в эти минуты Рогатый Барон чувствовал себя действительно бароном и притом на редкость бодрым и хорошо отдохнувшим.
Он проглотил последнюю крошку пирога и задумчиво проговорил, улыбаясь собственным мыслям:
— Мне снился удивительный сон…
А снилось ему вот что: совершенно лысая Ингрид головой вперед медленно тонула в огромной бочке с молоком розовых смердунов, и как раз в тот момент, когда ее громадные ступни должны были исчезнуть в молоке, он проснулся.
— …сообщение о выкупе? — услышал он голос Бенсона.
— О чем ты? — очнулся от своих грез Рогатый Барон.
— Я хотел узнать, ответил ли ты, господин мой, на сообщение о выкупе? — повторил Бенсон.
— Сообщение о выкупе?.. — рассеянно переспросил Рогатый Барон, бросив еще один комок сахара в кружку с плевым чаем и тщательно его размешивая.
— Да, господин, сообщение о выкупе. О выкупе за баронессу.
— Ах да! Я уже… м-м-м! — Барон с наслажднием отхлебнул чаю и сунул в рот следующий кусок того же мерзкого пирога. Шумно прожевал, столь же шумно проглотил и только потом сказал: — Я, собственно, пытался отыскать эльфа-письмоносца, но мне так это и не удалось. Его нигде не было. Ничего, — барон вздохнул и откинулся на пышные подушки, — я немного отдохну и снова займусь этим вопросом.