Джоанна Аларика
Шрифт:
— Я не ювелир, сеньорита, таких вещей я не покупаю. С этим вам нужно в город… Поезжайте в Халапу, там купят.
— У меня совершенно нет времени, сеньор, — умоляюще сказала Джоанна, — вы понимаете, я оказалась в таком положении… Я отдам их совсем недорого, посмотрите, это настоящая швейцарская «Омега», золотая… вот проба, посмотрите…
Лавочник повертел часы в руках и снова пожал плечами.
— Я не понимаю в таких вещах, — проворчал он, принимая равнодушный вид. — Сколько вы за них хотите?
К этому вопросу Джоанна была не подготовлена. В Нью-Йорке такие часы стоили долларов двести. Но здесь?
— Полтораста кетсалей? —
Лавочник разыграл недоумение, почти испуг.
— Вы шутите, сеньорита! Шутка сказать — полтораста! Может, они только позолоченные… Если хотите — только чтобы вас выручить — могу дать восемьдесят.
— Хорошо, — быстро сказала Джоанна, — я согласна.
Лавочник убрал часы и выдвинул денежный ящик.
— Будете что-нибудь покупать? — спросил он.
Джоанна оглядела полки, борясь с желанием истратить на еду половину денег. Но приходилось экономить — больше у нее ничего не оставалось.
— Дайте мне хлеба, — нерешительно сказала она, — потом… пакетик масла и фунт вон той колбасы… Да, у вас есть простые рубашки такого приблизительно типа?
Лавочник взглянул на нее, прикидывая размер, и достал с полки клетчатую ковбойку.
— Хорошо, — кивнула Джоанна. — Мне еще нужно какую-нибудь обувь, тридцать шестой номер…
Лавочник подал ей грубые сандалии — «каитес», какие носят крестьяне.
— Все? — спросил он, подсчитывая стоимость покупок на обрывке бумаги.
— Все. Где у вас можно переодеться?
— Пройдите в ту дверь, там никого нет.
Джоанна вышла и через минуту вернулась, неся под мышкой старые вещи. Заметив в углу ящик с мусором, она выбросила туда сверток и подошла к прилавку. Лавочник отдал ей хлеб, масло и колбасу и выложил пачку замусоленных кредиток. Джоанна, не считая, сунула их в карман.
— Всего хорошего, — сказала она, поворачиваясь к выходу.
— До свидания, сеньорита.
Выйдя из лавки, Джоанна лицом к лицу столкнулась с двумя солдатами из «армии освобождения».
Они стояли перед дверью, лениво переругиваясь: очевидно, решали, продолжать ли обход или зайти пропустить по стаканчику агуардиенте. [65] Джоанна, которая почему-то считала, что после отъезда радиоустановки в местечке не осталось ни одного «освободителя», при виде их замерла от испуга и неожиданности. Первой ее реакцией — чисто инстинктивной — было шарахнуться обратно в лавку; но тут же она сообразила, что такое поведение выдаст ее с головой, и заставила себя сойти по истертым каменным ступенькам низкого крыльца. Оба солдата, от которых не укрылось ее мгновенное замешательство, смотрели на нее; прекратив свой спор. Джоанна машинальным жестом поправила волосы и, закусив губы, быстро прошла мимо, прижимая к груди сверток с покупками и удерживая желание бежать. Солдаты переглянулись.
65
Aguardiente (исп.) — вид водки.
— Эй, сеньорита! — крикнул один. — Погодите-ка! Похоже, что у вас есть основания не попадаться на глаза властям, а?
Джоанна обернулась и постаралась улыбнуться.
— Не попадаться на глаза? Нет, что вы… ровно никаких! Простите, кабальерос, я немного спешу…
— Стойте, я вам сказал!
Солдат вразвалку подошел к «ей. Высокие шнурованные
— Где живешь? — спросил солдат, нагло оглядев ее с головы до ног.
— Я… я не здешняя, сеньор…
— Это видно, — многозначительно сказал солдат и прищурился: — Русская? Товарич-товарич?
— Русская, я? — нервно рассмеялась Джоанна. — Что вы, сеньор, я родилась в департаменте Эскинтла…
Ствол автомата уперся ей в грудь.
— Брось трепаться, — раздельно и угрожающе произнес солдат. — Из Эскинтлы — с такими волосами? Да ты знаешь, что мы делаем с теми, кто врет? Давай документы, сука!
— Пожалуйста…
Придерживая сверток левой рукой, Джоанна потянула бумажник из заднего кармана брюк. Только когда тетрадка упала на землю, она сообразила, что произошло. Ахнув, она выронила сверток и быстро нагнулась, но было уже поздно. Солдат успел придавить тетрадку башмаком.
— Стоп, — подмигнул он насмешливо, — не торопись, детка! В этом мы разберемся сами.
Подняв тетрадь, он развернул ее на первой странице и стал читать, наморщив лоб и медленно шевеля губами. Джоанна стояла, опустив руки: ее охватила обморочная слабость и странное сознание нереальности всего происходящего. Второй солдат подошел, пнул сверток, разбросав в пыли его содержимое.
— Пошли, чего читаешь? — сказал он скучным голосом. — Надо отправить ее, пока не ушла машина. Видишь, а ты говорил, что тут не осталось ни одного красного… Они, брат, из-под земли лезут, как термиты…
Над поселком плавилось яростное июльское солнце. В дымном от зноя небе медленно плыл кондор, и за зелеными холмами предгорий — все такие же недостижимые — синели исполинские конусы вулканов. «Как глупо, — подумала Джоанна устало. — Господи, как глупо все это получилось…»
Глава 4
Громадный асфальтированный двор, ослепительно белые стены, пулеметные вышки по углам и ни одного квадратного дюйма тени в самые жаркие часы дня. Несколько сотен оборванных людей — мужчин и женщин, молодых и старых, здоровых и умирающих — сидят и валяются вповалку на раскаленном асфальте. К вечеру начинает отбрасывать тень западная стена, тогда к ней перетаскивают самых слабых.
Два раза в день — раздача пищи, полусырого варева из бобов, без соли; раз в день раздача воды. Происходит это так: во двор вкатывают на тележке разрезанную пополам железную бочку из-под бензина, и все выстраиваются в длинную спиральную очередь, каждый со своей консервной банкой. Красивые банки с яркими наклейками — из-под мяса, из-под ананасного компота, из-под консервированного пива— заключенные получают от пулеметчиков со сторожевых вышек: попробуй проторчать на посту несколько часов, поневоле начнешь забавляться хотя бы швырянием пустых банок. Пулеметчикам развлечение, а заключенным польза: без консервной банки здесь как без рук. Вообще организация чувствуется во всем, хорошая деловая организация. Когда при церемонии раздачи воды присутствует лейтенант Эдельмиро Нарваэс, он обычно хохочет: «Селфсервис-бар! Бар самообслуживанья! Привыкайте к американскому образу жизни, ребятишки!»