Джоби

Барстоу Стэн

– Сидни, Норман, Артур… Фу ты, с ходу и не выговоришь. Хоть с королевской фамилией тягайся. Ишь сколько имен навьючили на шею парню, немудрено, что малость очумелый.

– Никакой он не очумелый! Голова работает – будь здоров!

– Чего-то не больно заметно.

– Он много думает, а потом пишет про это книжки.

– Да ну?

– Говорит, когда вырастет, отдаст их напечатать. Можно бы, говорит, и сейчас, только не поверят, что это он сам написал, если откроется, что ему всего одиннадцать лет, вот он и ждет, пока будет шестнадцать, а тогда пошлет

издателям.

– Интересные у него мысли.

– У него их полным-полно, интересных мыслей. Ни у кого их столько нет, как у Снапа.

– Ничего, вот пойдешь в классическую школу, познакомишься с другими ребятами, и, возможно, тебя будет меньше к нему тянуть.

Джоби, не вполне улавливая ход ее рассуждений, промолчал.

– А теперь лучше бы отложил автомобильчики, какие брать с собой. Тете Дэзи давно пора быть здесь.

– Они с Моной уже идут по улице, – сообщил ей Джоби.

Отец, все еще сидя за столом, сдвинул в сторону посуду и развернул газету.

– Этому Гитлеру поганому опять неймется. Теперь на Польшу точит зуб. Вконец зарвался, прохвост.

– Вот именно, – сухо отозвалась мать. – Я так считаю, вам с Черчиллем нелишне будет его осадить.

– Пускай не мне, но кому-нибудь – самое время. Попомни мои слова, нам с ним не миновать схлестнуться.

– Тебе, во всяком случае, самое время надеть воротничок и галстук.

Уэстон посмотрел на часы.

– Сейчас только полдесятого, раньше половины одиннадцатого нам там нечего делать.

– Во-первых, неизвестно, как будет с автобусами. А потом, не люблю я приезжать в последнюю минуту.

– Джоби, смотайся-ка наверх за моим барахлишком, – сказал отец. – Оно там на комоде. Запонку поищи не забудь.

Когда Джоби, выполнив поручение, спускался по лестнице обратно, из-за двери донеслось: «Есть кто дома?» – и в комнату, благополучно завершив долгое путешествие по Рансибл-стрит, вплыла из судомойни тетя Дэзи, ведя за собою на буксире молчаливую Мону.

Тетя Дэзи приводилась его матери старшей сестрой, потом шли два брата, потом – его мать. Один из братьев содержал в Колдерфорде небольшую слесарно-водопроводную мастерскую, другой два года назад переселился в Австралию. Родив первого ребенка (умершего в младенчестве), тетя Дэзи раздобрела и осталась толстухой навсегда. Едва дыша после тяжелого подъема по крутой улице, она плюхнулась на стул и принялась отдуваться, хватая воздух открытым ртом.

– Когда уж наконец пустят автобус вверх по Рансибл-стрит, – пропыхтела она; грудь ее то вздымалась, то опадала под черным мешковатым пальто.

– Скажи Теду, пускай заведет этот разговор в автобусном парке, – сказал отец. Он взял принесенные сыном воротничок и галстук и стал, слегка подогнув колени, перед зеркальной дверцей буфета.

– Совсем не обязательно тебе было сюда тащиться, между прочим, – заметила мать. – Нам только довести Джоби до автобусной остановки, а дальше он бы и один доехал.

– Да я думала, может, пособить в чем понадобится. – Тете Дэзи, которая сопровождала сестру, когда та ездила к специалисту,

было, по правде говоря, обидно, что не она везет ее в больницу. – Ты честно не хочешь? А то гляди, могу поехать.

– Не надо, Дэзи, хотя спасибо тебе, конечно. Сами справимся.

– Уж я говорил ей: раз сестра предлагает, поезжайте вместе, – сказал отец. – Какое там, и слушать не хочет.

– Давай не будем опять начинать все сначала. Меня отвезешь ты, и кончен разговор.

– Ладно, будь по-твоему – рабочий день все равно поломали.

С той минуты, как в доме появились тетя Дэзи и Мона, отца точно подменили. В брюзгливом, недовольном голосе зазвенели веселые, озорные нотки, особенно заметные, когда он обращался к племяннице.

– Чего стоишь, Мона? Здесь разрешается присесть за те же деньги.

– Садись-садись, – подхватила ее мать. – Нечего мешаться под ногами.

Мона, молча стоявшая у стола, опустилась на стул.

– Чайку не выпьешь, Дэзи? – предложила мать. – В чайнике много осталось, я только что заварила свежего.

Тетя Дэзи ответила, что никогда не откажется выпить чашку чая.

– А ты, Мона?

– Я бы лучше водички какой-нибудь, если у вас найдется.

Тетя Дэзи с матерью украдкой переглянулись. Обе считали, что Мона к двадцати двум годам недостаточно созрела и развилась, и это пристрастие к шипучке вместо чая служило лишним тому свидетельством.

Наружностью Мона пошла в отца, Джобиного дядю Теда, который работал в Транспортной компании Колдер-Валли водителем автобуса, – темноволосая, несколько вялая, с тонкой талией и большой грудью, которую она пыталась скрыть и оттого привыкла сутулиться. Левый глаз у нее слегка косил, что чуточку портило ее мрачноватое красивое лицо. Она жила и двигалась как бы в полусне, как бы поглощенная чем-то вовсе не связанным с окружающей действительностью. Часто, когда к ней обращались, она не отвечала.

Это обыкновение грезить наяву стало причиной того, что, окончив школу, Мона успела раз десять сменить работу: то на фабрике, а чаще – в местных лавочках, где она служила продавщицей. Откуда-то ее увольняли, в других случаях она уходила сама – либо работа оказывалась неподходящей, либо чересчур придирались хозяева, тщетно пытаясь стряхнуть с нее сонную одурь. Она не обрастала подружками, предпочитая одиночество, была равнодушна к увеселениям и нарядам, бережлива и потому в промежутках от одной работы до другой никогда не сидела на мели.

Джоби достал из кладовой початую бутылку ситро, а мать ополоснула чашку для Моны.

– Тебе ничего, Мона, если в чашке? Я бы дала стакан, да некогда сегодня возиться с грязной посудой.

– Забудь ты про грязную посуду, – сказала тетя Дэзи. – Мона все вымоет, не беспокойся.

– А знаешь ты, Мона, что делать без меня? – спросила мать. – Утречком забежишь, постель уберешь дяде Регу, сполоснешь посуду, какая останется после него. Ну, еще пыльной тряпочкой пройдешься кое-где, а больше тебе делать нечего. Я только на днях устраивала генеральную уборку.