Джон Браун
Шрифт:
Джон Браун вынул записную книжку.
— Я запишу эти имена, — сказал он.
Браун произнес это совсем просто, но люди, окружавшие костер, содрогнулись. В этом старом человеке в обвисшей соломенной шляпе и дырявых сапогах, в его изможденном лице, на которое бросал свой отблеск костер, им почудилось что-то неумолимое и беспощадное, как сама судьба.
Долго-долго тянулась ночь. Никто не приехал. Наутро лагерь встал еще более хмурый, напряженный. Люди не знали, на что решиться. Никому не хотелось отступать, но и бросаться опрометчиво в заведомо безнадежное дело не тянуло. И вдруг по всему лагерю точно искра пробежала:
Осаватомцы окружили старика:
— Куда вы едете? Что вы собираетесь делать?
— Мои планы касаются только меня, — резко отвечал им старик. Он подозвал сыновей: Оливера, Сэлмона, Фредерика, Оуэна. Вместе с ними был и муж Рут Браун-младшей — Томсон. Все они сложили в телегу Таунсенда сабли, несколько винтовок и узелок с едой.
— Эй, будьте осторожны! — сказал кто-то из лагеря. — Не наживите неприятностей.
Браун вдруг яростно обернулся на голос. Его возмутило слово «осторожность». Он уже много лет слышит это слово, слышит от умеренных аболиционистов, от людей, подобных Герриту Смиту. Ему надоело это слово, оно ничего не таит в себе, кроме трусости. «Осторожность» — это слово трусов!
Семеро мужчин уехали. Ни один из тех, что оставался в лагере, не подумал ни на секунду, что старый Браун убегает от борьбы, что он покинул их в трудную минуту. Все они достаточно хорошо знали этого старого человека, и все чувствовали, что он уезжает неспроста.
Телега с Брауном и его верными направилась в Поттавоттоми и дальше в поселок рабовладельцев — Москито-Крик.
Прошел день, наступила снова ночь. Браун и его люди сидели, притаясь, в овраге, близ Москито-Крик. Так приказал им Джон Браун. Все — и сыновья, и Винер, и Томсон с Таунсендом — знали теперь, что думает делать старый Браун. Сначала план его ужаснул их всех. Но у Джона Брауна был такой дар убеждения, он так свято верил в правоту своего дела, в то, что только кровью можно смыть «грех» рабства, как он говорил, что он сумел победить их нерешительность. Теперь они все готовы были помогать ему уничтожать тех, кто уничтожал сторонников свободы.
Когда стемнело, Браун подал знак: «можно идти».
Прогретая земля не остывала даже ночью, и воздух был насыщен теплом. Пользуясь тьмой, кучка людей в молчании дошла до поселка. Залаяли собаки. Все дома были на крепких запорах. Казалось, спущенные ставни затаенно выслеживают врага. Дом Дойла был самый большой и богатый, с длинной конюшней и хлевом. Джон Браун громко постучал в дверь.
— Кто там, во имя дьявола?! — спросил заспанный голос.
— Где здесь живет Уилкинсон? — вопросом на вопрос ответил Браун.
— Уилкинсон? Чего вы шляетесь по ночам? Обождите, я покажу вам, где живет Уилкинсон…
Долго возились с засовами, потом высунулась сердитая физиономия Дойла. Браун, увидав его, почувствовал странное облегчение: этот человек был похож на крысу. Оттеснив Дойла, он вошел со своими людьми в дом.
— Мы из Северной армии, — сказал он Дойлу, — вы в наших руках, сдавайтесь!
Дойл заметался по большой комнате. Вышли два его сына, похожие на отца как две капли воды.
— Ваша судьба послужит угрозой для других, — сказал им Джон Браун. Больше вы не будете здесь
— Пощадите, — взмолился младший, — мы ведь еще молоды…
— Из гнид вырастают вши, — пробормотал Браун, — одевайся и выходи из дому.
— Проклятые ублюдки аболиционисты! — проскрежетал зубами старший. Будь вы…
В соседнем доме орал и ругался Детч Генри, он услышал лай собак и почуял опасность. Из дома раздался выстрел. Винеру пришлось высадить дверь и вытащить Детча Генри силой. Увидев молчаливых людей, он затих и сжался. Зато Шерман сдался без сопротивления; язык его заплетался от страха, и он еле волочил ноги.
Брауновцы ушли, оставив на берегу реки пять трупов.
Кто покарал пятерых рабовладельцев? Никто никогда не смог добиться ответа от свидетелей этой ночи. Но молва упорно называла Брауна. Он всегда говорил, что врагов надо уничтожать не жалея.
17. Фермер-боец
Когда высокий старик с сыновьями и Винером вернулся в лагерь сторонников свободного Канзаса, их встретил опасливый гул. Слух о том, что случилось в Москито-Крик, опередил их появление, и аболиционисты, стоявшие за осторожность и умеренность, ужаснулись. Необходимость перейти к решительным действиям так их испугала, что они отступились от Брауна. Даже больше: они объявили Брауну, что выдадут его властям, если он немедленно не уйдет из лагеря. Предупредили, чтобы ни он, ни его сыновья не возвращались в поселок Осоватоми, что аболиционисты не хотят иметь с ним ничего общего.
— Мы и не хотим возвращаться, — отвечал им Браун. — Вы стойте на коленях, если вам нравится, а мы уже выпрямились, мы будем драться.
Джон и Джезон, которые не ездили с отцом в Москито-Крик, теперь трепетали за судьбу своих семей, оставшихся в поселке. Они знали, что миссурийцы будут теперь беспощадны даже к их детям. Джон-младший был как в лихорадке. Он взобрался вместе с Джезоном на одну лошадь и погнал в Осоватоми.
Весть об убийстве пяти «Сынов Юга» распространилась молниеносно. Все в Соединенных Штатах думали, что это мщение за разгром Лоренса. Рабовладельцы неистовствовали от бешеной злобы. Собрания следовали за собраниями, у всех на устах было имя Джона Брауна. Старая ненависть разгорелась с новой силой.
Джон-младший и Джезон провели одну ночь у пастора Эдера, своего родственника. Тот дрожал от страха, что и с ним расправятся за укрывательство Браунов, и наутро сказал братьям, чтобы они уходили. Но куда?
— Отдайтесь в руки регулярных войск, — сказал братьям пастор. — Вас, конечно, арестуют, но таким образом вы уйдете от дикой расправы над вами. Если вы попадете в руки миссурийцев…
Он не договорил, но и Джон и Джезон хорошо знали, что ждет их, если они попадут во власть рабовладельцев.
Джон-младший пылал от жара: у него была сильная лихорадка, бред, ехать с ним на одной лошади было мученьем: он кричал, неистовствовал, порывался куда-то бежать. Наконец он столкнул Джезона с лошади и ускакал, крича что-то бессвязное и размахивая кулаком.
Джезон остался один, в лесу, в незнакомом месте. Он знал, что лес кишит охотниками за Браунами. Два дня он ничего не ел, чувствовал себя зверем, за которым идет по следу погоня. Его знобило. Как чуда, ждал он появления синих мундиров, которые должны его спасти от рук мучителей.