Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 3
Шрифт:
— Вы будете позировать как угодно?
— Да, сэр, — машинально ответила Викторина.
— Снимите, пожалуйста, шляпу.
Викторина сняла шапочку и встряхнула волосами.
— О-о! — протянул художник. — Интересно!
Викторина не поняла, что ему интересно.
— Будьте добры, взойдите на помост!
Викторина нерешительно оглянулась. Улыбка словно скользнула по всему лицу художника, по лбу, по блестящим светлым волосам.
— Видно, это ваш первый опыт?
— Да, сэр.
— Тем лучше. — И он указал на маленькое возвышение.
Викторина села
— Вам как будто холодно?
— Да, сэр.
Он подошел к шкафу и вернулся с двумя рюмками чего-то коричневого.
— Выпейте Grand Marnier.
Она увидела, как он залпом проглотил ликер, и последовала его примеру. Ликер был сладкий, очень вкусный, у нее сразу перехватило дыхание.
— Возьмите папироску.
Викторина взяла папироску из его портсигара и сжала ее губами. Он дал ей прикурить. И снова улыбка скользнула по его лицу и спряталась в блестящих волосах.
— В себя тяните, — сказал он. — Где вы родились?
— В Пэтни, сэр.
— Это занятно! Вы только посидите минуточку спокойно. Это не так страшно, как рвать зуб, только дольше. Главное — старайтесь не заснуть.
— Хорошо, сэр.
Он взял большой лист бумаги и кусок чего-то черного и начал рисовать.
— Скажите, пожалуйста, мисс…
— Коллинз, сэр, Викторина Коллинз.
Она инстинктивно назвала свою девичью фамилию — ей это казалось более профессиональным.
— Вы сейчас без работы? — он остановился, и снова улыбка скользнула по его лицу. — Или у вас еще есть какое-нибудь занятие?
— Сейчас нет, сэр. Я замужем, и больше ничего.
Некоторое время художник молчал. Было занятно следить, как он смотрит — и делает штрих. Сто взглядов — сто штрихов. Наконец он сказал:
— Чудесно! Теперь отдохнем. Само небо послало вас сюда, мисс Коллинз. Идите погрейтесь.
Викторина подошла к камину.
— Вы что-нибудь слышали об экспрессионизме?
— Нет, сэр.
— Понимаете, это значит обращать внимание на внешность, только поскольку она выражает внутреннее состояние. Вам это что-нибудь объясняет?
— Нет, сэр.
— Так. Кажется, вы сказали, что согласны, позировать… м-м… совсем?
Викторина смотрела на веселого, скользящего джентльмена.
Она не понимала, что он хочет сказать, но чувствовала что-то не совсем обычное.
— Как это «совсем», сэр?
— Совсем нагой.
— О-о! — она опустила глаза, потом посмотрела на соскользнувшие платья тех двух женщин. — Вот гак?
— Нет, вас я не стану изображать в кубистическом духе.
На впалых щеках Викторины загорелся слабый румянец. Она медленно проговорила:
— А за это больше платят?
— Да, почти вдвое — а то и больше. Но я вас не уговариваю, если не хотите. Вы можете подумать и сказать мне в следующий раз.
Она снова подняла глаза и сказала:
— Благодарю вас, сэр.
— Не стоит! Только, пожалуйста, не величайте меня «сэром».
Викторина улыбнулась. В первый раз художник увидел это функциональное явление на лице Викторины и оно произвело на него неожиданное впечатление.
— Ей-богу, — сказал он торопливо, — когда
Викторина пошла на место.
Художник достал чистый лист бумаги.
— Вы можете думать о чем-нибудь таком, чтобы улыбаться?
Викторина отрицательно покачала головой. И это была правда.
— Ни о чем смешном не можете думать? Например, вы любите своего мужа?
— О да!
— Ну, попробуйте думать о нем.
Викторина попробовала, но могла себе представить только Тони, продающего шары.
— Нет, нет, так не годится, — сказал художник. — Не думайте о нем. Вы видели картину «Отдых фавна»?
— Нет, сэр.
— А вот у меня появилась мысль: «Отдых дриады». А насчет позирования вам, право, нечего смущаться. Это ведь совершенно безлично. Думайте об искусстве и пятнадцати шиллингах в день. Клянусь Нижинским! [21] Я уже вижу всю картину.
Он говорил, и его глаза скользили по ней взад и вперед, а карандаш скользил по бумаге. Какое-то брожение поднялось в душе Викторины. Пятнадцать шиллингов в день! Синие бабочки!
В комнате стояла глубокая тишина. Взгляд и рука художника скользили без остановки. Слабая улыбка осветила лицо Викторины: она подсчитывала, сколько можно заработать.
Наконец его взгляд перестал скользить, и он не отрывал глаз от бумаги.
— На сегодня все, мисс Коллинз. Мне надо еще кое-что обдумать. Дайте мне ваш адрес.
Викторина быстро соображала.
— Пожалуйста, сэр, пишите мне до востребования. Я не хотела бы, чтобы муж узнал, что я… я…
— Причастны к искусству? Ну, ладно, какое почтовое отделение?
Викторина назвала отделение и надела шляпу.
— Полтора часа — пять шиллингов, спасибо. И завтра, в половине третьего, мисс Коллинз, — без «сэра», пожалуйста!
— Хорошо, с… спасибо!
Викторина ждала автобуса на холодном январском ветру, и ей казалось, что позировать нагой — немыслимо. Сидеть перед чужим господином без всего! Если бы Тони знал! Снова румянец медленно залил ее впалые щеки. Она вошла в автобус. Но ведь пятнадцать шиллингов! Шесть раз в неделю — да это выходит четыре фунта десять шиллингов! За четыре месяца она может заработать на проезд туда. Если судить по картинам в студии, масса женщин это делают. Тони ничего не должен знать — даже того, что она позирует для лица. Он такой нервный и так ее любит! Он выдумает бог знает чего; она помнит, как он говорил, что все эти художники настоящие скоты. Но этот джентльмен был очень мил, хоть и казалось, точно он над всем смеется. Она пожалела, что не взглянула на рисунок. Может быть, она увидит себя на выставке. Но без всего — ой! И вдруг ей пришло в голову: «Если бы мне побольше есть, я в таком виде хорошо бы выглядела». И чтобы уйти от соблазна этой мысли, она уставилась на лицо пассажира, сидевшего напротив. Лицо было спокойное, гладкое, розовое с двумя подбородками, со светлыми глазами, пристально глядевшими на нее. Никогда не угадать, о чем люди думают. И улыбка, которой так добивался Обри Грин, озарила лицо его натурщицы.