Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
— Ничего, ничего, — сказала она ласково. — Вот только — что можно было бы сделать?
Дафна Уинг закрыла руками бледное лицо и зарыдала — так тихо и в то же время так горько, что Джип стоило огромного труда сдержать слезы. То было искреннее отчаяние человеческого существа, у которого отняли надежду, и силу, и главное — любовь; такие рыдания может вызвать у страдающего человека только дружеское участие. Джип овладел неистовый гнев против Фьорсена, который сделал из этой девушки забаву для себя, а потом вышвырнул ее вон. Ей казалось, что она видит, как он гонит ее прочь потому, что она надоела ему;
— О миссис Фьорсен, я так люблю его!
Болезненный приступ смеха охватил Джип, дрожь пробежала по всему ее телу. Дафна Уинг заметила это.
— Я знаю: это ужасно, — сказала она. — Но я люблю. А теперь он…
Она снова начала безутешно рыдать, и Джип, глубоко потрясенная, принялась гладить ее по плечу,
— О миссис Фьорсен, я так ужасно поступила с вами! Простите меня, пожалуйста, простите!
— Хорошо, хорошо! Не плачьте… Не плачьте…
Понемногу рыдания затихли, но девушка все еще стояла, опустив голову и закрыв лицо руками. Ах, эта красно-зеленая комната! И этот проникающий отовсюду запах баранины!
Наконец Дафна приоткрыла бледное лицо: губы ее уже не просили леденца. Она пробормотала:
— Вас, только вас он… он по-настоящему любит. А вы не любите его, как странно! О миссис Фьорсен, если бы только я могла увидеть его! Он не велел мне больше приходить, и я не осмелилась ослушаться. Я не видела его уже три недели, с того самого дня, как рассказала ему обо всем. О, что же мне делать?
Теперь к жалости, которую испытывала Джип, примешалось возмущение: эта девушка готова снова приползти к мужчине, который так жестоко обошелся с ней. Дафна Уинг сказала печально:
— Я знаю, у меня нет никакой гордости. Мне все равно, что он сделает со мной или что скажет обо мне, — только бы увидеть его!
И снова возмущение Джип отступило перед состраданием.
— Сколько осталось ждать?
— Три месяца.
Три месяца жить в таком отчаянии!
— Я сделаю с собой что-нибудь ужасное! Теперь, когда я не могу танцевать, а они все знают, — жить просто невыносимо. Если бы я могла увидеть его, мне было бы легче. Я готова на все. Но я знаю, что ему больше не нужна. О миссис Фьорсен, как бы я хотела умереть! Как бы я хотела!
Тяжелый вздох вырвался у Джип и, неожиданно наклонившись, она поцеловала девушку в лоб. От ее кожи и волос еще исходил слабый запах флердоранжа, как в тот день, когда она спрашивала ее, стоит ли ей полюбить или нет; запах напоминал и о том вечере, когда она выпорхнула, словно бабочка, из темноты на лунный свет, кружась и трепеща, и тень ее трепетала перед ней. Стараясь рассеять напряжение, Джип показала на синюю вазу:
— Должно быть, это вы поставили ее здесь? Девушка ответила с жалкой готовностью:
— Она вам нравится? О, возьмите ее! Граф Росек подарил ее мне… О, это идет папа! Сейчас он войдет.
Джип услышала мужской кашель, потом стук поставленного в угол зонтика. Девушка вся сникла и отошла к буфету. Дверь отворилась: вошел мистер Уэгг, низенький, толстый, с седеющей бородой, в черной пиджачной паре. У него был вид благонамеренного
— Да-а-а? С кем имею честь?..
— Миссис Фьорсен.
До нее отчетливо доносилось его дыхание; он пододвинул стул.
— Не хотите ли присесть? Джип покачала головой.
На лице мистера Уэгга почтительность боролась с каким-то более примитивным чувством. Достав большой, с черной каймой носовой платок, он высморкался, потом тем же платком непринужденно провел по лицу и, обернувшись к дочери, проворчал:
— Иди наверх.
Девушка быстро повернулась и вышла. Мистер Уэгг снова прокашлялся; по силе звука можно было судить, что у него мощная глотка.
— Могу я спросить, чему мы обязаны…
— Я пришла повидать вашу дочь.
Его маленькие глазки бегали, останавливаясь то на ее лице и ногах, то на собственной часовой цепочке, то на руках, которые он беспрерывно потирал; потом он снова смотрел на Джип, не решаясь, однако, взглянуть ей прямо в глаза. Джип поразило крайнее смущение этого человека. Она словно читала его мысли: «Ну как я могу обсуждать такое дело с этой приятной молодой дамочкой, женой мерзавца, который погубил мою дочь? Щекотливая вещь — вот в чем дело!» Наконец он хрипло проговорил:
— Неприятная история, мэм». Не знаю даже, что и сказать. Право, не знаю. Как-то неловко, право, неловко.
Джип сказала спокойно:
— Ваша дочь сейчас очень страдает; в ее положении это нехорошо.
Толстая фигура мистера Уэгга, казалось, еще больше раздалась вширь.
— Простите меня, мэм, — пробормотал он, — но я должен назвать вашего мужа подлецом. Я сожалею, что приходится быть невежливым, но иначе я не могу. Если бы он оказался сейчас здесь, не знаю, смог ли бы я совладать с собой, — право, не знаю!
Видимо, приняв ее жест за выражение сочувствия, он продолжал сиплым голосом:
— Несколько деликатная тема для разговора с дамой, которая к тому же сама — пострадавшая сторона, но ведь у всех есть чувства! Я сразу сказал, что эти танцы — только вызов Провидению; но у женщины не больше здравого смысла, чем у яйца. Возьмите хотя бы ее мать! Карьера и прочее — подумаешь! Замечательная карьера! Я говорю вам, мэм, — я возмущен! Если этот мерзавец когда-нибудь встретится мне, я его отмечу, — человек я не молодой, но я отмечу его. А что сказать вам, — и сам не знаю. Подумать только: чтобы моя дочь так себя повела! Нет, это — оскорбление мне! А теперь имя ее затопчут в грязь, можно не сомневаться. Говорю вам откровенно: я надеялся, что вы об этом не узнаете, потому что, в конце концов, девушка уже наказана. А суды по бракоразводным делам — не очень-то это приятно, даже просто ужасно для порядочных людей. Имейте в виду: я не позволю своей дочери выйти за этого мошенника. Нет, не позволю, даже если вы разведетесь с ним. Пусть она так и несет свой позор!