Джордж «Леопард»
Шрифт:
Они так и не выдали готового вот-вот прорваться чувства раздражения, которое вызывал у них Джордж. Только женщины стали заметно язвительнее; но снисходительная улыбка Джорджа так задевала их собственное достоинство, что к вечеру, когда все собрались разъезжаться (к ночи польет дождь, завтра надо рано вставать и целый день сажать рассаду), взаимоотношения были такими, как всегда. Больше того, Джордж не сомневался, что о нем будут говорить или по крайней мере думать: «Ну, это ведь Джордж! Ему все дозволено!»
Но для самого Джорджа этим дело не кончилось. Он очень разозлился. Когда гости ушли, он вызвал к себе Смоука. Уж это одно говорило, как сильно он раздражен, ведь он взял себе за правило не беспокоить
Девушка была дочерью Смоука (или внучкой, Джордж точно не знал), и все было устроено — другого слова не подберешь, зная отношение Джорджа к подобным вещам, — довольно-таки просто. Только раз Джордж и Смоук заговорили о ней: вскоре после того, как однажды девушка встретилась Джорджу на дороге, когда он возвращался домой с купанья. Тогда Смоук без упрека, но твердо заявил, что появление ребенка-метиса было бы нежелательным для его племени. Джордж так же дружески ответил, что он обещал уже — ребенка не будет. Старик вздохнул — он понимает, сказал он, у белых людей есть для этого средства. На этом разговор закончился. Девушка приходила к Джорджу, когда он посылал за ней — два или три раза в неделю. Она обычно появлялась после ужина и уходила на рассвете с горсткой мелочи. Джордж заметил, что она предпочитает несколько мелких монет одной крупной, и всегда держал для нее под носовыми платками монетки в шесть и три пенса. Такая наблюдательность говорила об известном расположении к ней, о внимании к ее желаниям, особенностям характера. Ему нравилось доставлять ей удовольствие такими мелочами. Недавно, к примеру, когда он был в городе и зашел в кафрскую лавчонку купить своим слугам фартуки, он решил подарить ей косынку и притом такого цвета, какой ей нравился больше всего. А однажды, когда она заболела, он сам отвез ее в больницу. Она же не боялась иногда обращаться к нему с просьбой сделать что-нибудь для ее семьи. Так продолжалось лет пять.
И вот сейчас, когда старый Смоук вошел, опустив глаза, с встревоженным видом, говорившим, что он знает о случившемся, Джордж прямо заявил, что хочет, чтобы девушку отослали — она доставляет неприятности. Смоук ответил не сразу; он сидел перед Джорджем, скрестив ноги, уставившись в землю. Джордж увидел, что Смоук и в самом деле уже глубокий старик. Он весь съежился, стал похож на обезьяну; кожа сморщилась даже на черепе, под белыми, похожими на шерсть волосами, а лицо высохло до самых костей; маленькие глазки смотрели с трудом.
— Может, молодой баас поговорит с девушкой? — заговорил он наконец смиренным дрожащим голосом. — Она больше не будет.
Но Джордж не был намерен рисковать: такое могло повториться.
— Ведь она мое дитя, — молил старик.
— Я не потерплю больше таких вещей, — вдруг разозлившись, сказал Джордж. — Она глупая девчонка!
— Я понимаю, баас, я понимаю. Конечно, глупая. Но ©на ведь такая молодая, и она мое дитя.
Но и эта последняя мольба старика, произнесенная слабым скрипучим голосом, не тронула Джорджа.
Наконец решено было отправить девушку в миссионерскую школу, за пятьдесят миль отсюда, Джордж будет платить за нее. Он не хотел больше ее видеть, хотя она до отъезда несколько дней слонялась у черного хода. А в ночь перед тем, как отправиться в далекий путь на свое новое место, куда должен был сопровождать ее один из братьев, она даже пыталась проникнуть к Джорджу в спальню. Но он запер дверь. Говорить было не о чем. Отчасти он винил во всем себя. Не надо было давать ей повода: кто знает, что может вообразить женщина с таким примитивным развитием из-за простой косынки! Во всяком случае, он держал себя с нею так, что «ей взбрели в голову какие-то фантазии», и в этом он виноват сам. Это ее появление возле бассейна было вызовом, открытым предъявлением прав на него, провокацией, возможные последствия
Однажды вечером, через неделю после ее отъезда, собираясь ложиться спать, он вдруг схватил с туалетного стола фотографию лондонской знакомой и швырнул в комод. Он несколько недель подряд вспоминал дочь (или внучку) старого Смоука с каким-то неприятным томлением в теле, пока к нему не явилась другая.
Он ждал этого, но сам ничего не предпринимал. Он не решался соблазнить какую-нибудь девушку, потому что не хотел, чтобы Смоук упрекал его.
Как-то вечером он сидел на веранде и курил, задрав ноги на барьер и глядя на огромную желтую луну, которая всходила над кромкой леса сбоку от дома. Вдруг он заметил, как, крадучись, скользнула чья-то тень. Он сидел совершенно спокойно, попыхивая трубкой. Она поднялась на ступеньки, пересекла полосу света, падавшего из комнаты. В первое мгновение он готов был поклясться, что это та же самая девушка; но потом увидел, что она моложе, намного моложе той — лет шестнадцати, не больше. Она была обнажена до пояса, чтобы он мог видеть, какая она; на шее у нее висела нитка голубых бус.
На этот раз, чтобы все было ясно с самого начала, он вытащил из кармана горсть мелких монет и положил на перила. Не поднимая глаз, девушка нагнулась, взяла деньги и спрятала куда-то в складках своей юбки.
Через час Джордж выставил ее, и двери дома заперли на ночь. Она плакала и молила оставить ее до рассвета (как оставляли всегда ту, другую), ей страшно идти одной через заросли, где полно диких зверей, привидений и всяких ужасов, о которых она наслышалась в детстве. Джордж невозмутимо заявил, что уж если она хочет бывать здесь, то ей придется покориться и уходить, как только она не будет больше нужна. Он вспомнил ночи, проведенные в жарких объятиях с той, другой, — возможно, в этом-то и была его ошибка? Он не допустит, чтоб это повторилось.
Девушка горько плакала в первую ночь и еще сильнее — во вторую. Джордж предложил, чтобы за ней приходил кто-нибудь из братьев. Но она так смутилась, что он понял — на такие вещи она смотрит так же, как и он: все ничего, пока соблюдены приличия. И все-таки Джордж отослал ее домой; он старался не думать, как она пойдет одна по залитой лунным светом дорожке, быстро перебегая через черные тени, и будет плакать от страха, как плакала в его объятиях, прежде чем уйти.
Когда Джордж встретился со Смоуком, он знал, что разговор об этом неизбежен, и ждал, когда Смоук заговорит.
Исполненный решимости не показать, что он чувствует за собой какую-то вину (что удивило и разозлило его), Джордж наблюдал, как Смоук отпускает племянника и ждет, пока тот выйдет на дорогу к поселку; потом Смоук повернулся к Джорджу и, умоляюще глядя на него, сказал:
— Молодой баас, есть вещи, о которых нам не следовало бы говорить. — Джордж молчал. — Молодой баас, тебе пора взять себе белую жену.
— Девчонка пришла сама, — проговорил Джордж.
— Если бы у тебя была жена, она бы не пришла, — сказал Смоук с таким видом, словно считал для себя оскорблением, что ему приходится говорить такие очевидные вещи. Старик был очень расстроен, гораздо больше, чем Джордж ожидал.
— Я буду ей хорошо платить, — помолчав немного, сказал Джордж.
Ему казалось, что он рассуждает справедливо, как всегда, когда он говорил со Смоуком или что-нибудь делал вместе с этим человеком — другом его отца и его собственным большим другом. Нет, с ним Джордж не смог бы быть нечестным.
— Я ей хорошо плачу и постараюсь, чтоб о ней позаботились. И той я тоже плачу немало.
— Ай-яй-яй, — вздохнул старик, теперь уже не скрывая недовольства. — Нехорошо это для наших женщин, баас. Кто захочет на ней жениться?