Джулия. Сияние жизни

Модиньяни Ева

– Да, мне все ясно, – сказал он, обращаясь к Пьеру Кортини, – Леклерк финансирует новый проект Вассалли, а тот за это дает его партии эфирное время перед выборами. Скажи, разве это честно?

– Честность в бизнесе так же неуместна, как чопорность в постели, – с философским видом заметил Пьер. – В обоих случаях ничего хорошего не выйдет.

– Да что ты понимаешь! – разозлился Бертран.

– Я так понимаю, что, если бы ты не начал первым копать под Вассалли, ничего бы и не случилось. У этого итальянца светлая голова, и если бы ты проявил чуточку терпения,

то имел бы сейчас свою выгоду. «Интерканал» постепенно начинает приносить прибыль, и не потеряй ты в результате своей необдуманной затеи часть акций, был бы теперь в выигрыше. Учись у Вассалли – вот кто все умеет просчитывать!

– Уж не на его ли ты стороне? – еще больше разозлился Жорж.

– Я на твоей стороне, потому что на тебя работаю, а ты мне за это платишь, хоть и относишься ко мне, как к своему злейшему врагу. Я ведь тебя предупреждал: с Вассалли лучше не связывайся! Он игрок, причем азартный игрок. Ему хватает ума и хладнокровия все взвесить и продумать, рассчитать каждую мелочь, а потом уже действовать. Поэтому он не проигрывает.

– Но он не чист на руку!

– Победителей не судят, – пожал плечами Пьер.

– Зачем он связался с Леклерками? – проверяя свои подозрения, спросил Жорж.

– Они для него лишь ступенька в достижении собственной цели, проходные фигуры. Такие, как Леклерки, всю жизнь суетятся, пытаясь урвать побольше, но обычно плохо кончают.

– Вот это ты верно говоришь, я тоже думаю, что они плохо кончат. Кстати, что там с южно-африканской шахтой? В каком положении наши дела?

– Шахта обанкротилась. Твои последние акции я как раз сегодня продал Леклеркам, – усмехнулся Пьер. – Правда, официального объявления о банкротстве еще не было, оно появится завтра утром после открытия биржи.

Губы Бертрана расплылись в довольной улыбке.

– Спасибо, вот порадовал, так порадовал.

– Тебе очень идет улыбаться, – насмешливо глядя на патрона, заметил Пьер. – Жаль только, поводом для твоего хорошего настроения обычно бывают не собственные победы, а чужие поражения.

– Я знаю, ты меня недолюбливаешь, верно? – Улыбка на лице Бертрана приняла зловещее выражение.

– Неужели тебя интересует, как я к тебе отношусь? – спросил Пьер.

– Ты прав, не интересует, – согласился Бертран. – Ты работаешь, я плачу, а всякие там сантименты в контракт не входят.

Когда Пьер вышел, одарив его презрительным взглядом, Бертран уставился в окно. Бульвар Сен-Жермен был почти не виден за сеткой дождя. Уже два дня лило как из ведра, такой холодной и дождливой осени в Париже Бертран не помнил.

Наконец он поднялся из-за стола, надел свой «барберри» на кашемировой подкладке, взял зонт и вышел. Выпив горячего грога в «Де Маго», он направился в Латинский квартал и вскоре остановился перед старинным дворцом, принадлежавшим некогда, по преданию, самой мадам де Помпадур, а теперь поделенным на роскошные квартиры, в которых жили известные артисты и люди с тугими кошельками.

Бертран открыл дверь своим ключом и сразу же услышал визгливый лай Фортуны, йоркширского терьера

Угетт. Между банкиром и собакой отношения не сложились с самого начала, но теперь это уже не имело никакого значения.

– Заткнись! – тихо сказал он собаке и замахнулся на нее зонтом.

Фортуна бросилась в гостиную с таким визгом, будто он ее ударил.

– Это ты, дорогой? – сладким голоском спросила Угетт из глубины квартиры.

Бертран не ответил. Он поставил зонт, повесил плащ и шляпу. «Может, принять душ? – подумал он вдруг. – Горячая вода ведь входит в квартплату, а у меня уплачено до конца месяца». От квартиры он решил отказаться – зачем она ему теперь? Бертран вспомнил деда, который любил говорить, что бережливость – залог благосостояния. Следуя всю жизнь этому правилу, тот мылся всего два раза в неделю, да и то в той же воде, в которой уже вымылись его дети и жена.

Сразу же пройдя из передней в ванную комнату, Бертран разделся и встал под горячую воду, предвкушая, как сообщит своей любовнице убийственную новость. Потом вытерся пушистой махровой простыней, подушился и снова надел костюм.

Когда он появился наконец в гостиной, красавица Угетт, закутавшись в белоснежный халат, сидела с ногами на диване и разгадывала кроссворд. Фортуна, свернувшаяся калачиком у нее на коленях, грозно оскалилась при виде Бертрана.

– Почему ты в костюме? – удивилась Угетт.

– Так, – неопределенно ответил он и налил себе немного кальвадоса из початой бутылки.

– Ты чернее тучи, что-то случилось, пупсик?

– Не смей называть меня пупсиком! – взорвался он.

– Я не понимаю тебя, – расширив от удивления свои красивые глаза, сказала Угетт.

Собака подняла уши и из-под густой челки сверкнула на Жоржа злобным взглядом.

– Ты пришел и, не поздоровавшись, отправился в душ, теперь сидишь как на иголках. У тебя что, неприятности?

– У меня нет, а у тебя, кажется, да, – сказал Бертран, с трудом сдерживая злорадство.

– И что же это за неприятности, о которых ты знаешь, а я нет? – беззаботно улыбнувшись, спросила Угетт.

– Я ухожу от тебя, вот что!

Бертран ожидал криков, слез, но никак не невозмутимого молчания.

– Знаешь такую пословицу: «Свято место пусто не бывает»? Если ты шел сюда под дождем только ради того, чтобы сообщить мне эту новость, то напрасно. Мог бы и по телефону это сделать. А то как бы после такой прогулки у тебя ревматизм не разыгрался, – и, посмотрев на банкира презрительным взглядом, она добавила: – Пупсик.

– А разве тебе не хочется знать, почему я ухожу? – обескураженно спросил Бертран.

– Причина, надо думать, у тебя есть.

– Есть, и сейчас ты ее узнаешь.

– Может, отложим до следующего раза? – подавив зевок, спросила Угетт равнодушным тоном.

– Следующего раза не будет, переходим сразу к заключительной части.

– Я вся внимание, – насмешливо сказала она, продолжая гладить собаку.

– Все, что ты по моему совету вложила в акции южноафриканской шахты, превратилось в пшик. Компания обанкротилась.