Джума

Зурабян Гарри

– Что здесь произошло?
– ровным и невозмутимым голосом спросил тот.

– Этот человек показался мне подозрительным. Я тоже попросил его предъявить документы, - пояснил полковник, тщательно вытирая руки от крови.
– Результат вы имеете честь лицезреть, - с иронией закончил он.

Затем, с досадой оглядев испачканный мундир, осторожно достал документы и, с вызовом глядя на Лохматовского, предъявил. Тот внимательно их просмотрел и вернул:

– Еще раз прошу прощения, господин полковник. Но вы должны понять: служба. Это был очень опасный преступник. Проявить к нему сочувствие или оказать помощь - было бы в высшей степени неблагоразумно, - произнес капитан выразительно,

с явным подтекстом.

– Сударь, - в глазах полковника промелькнула горечь, - пока мы живем на этой земле, мы все - преступники. И, возможно, лишь после смерти станоновимся праведниками...
– разбитое лицо осветила грустная улыбка, ... потому, что уже никому и никогда не сможем причинить зло. Честь имею, господин капитан, - офицер слегка склонил голову.

Контрразведчик сверлящим взглядом смотрел в спину поднимающегося по лестнице человека. Он был уверен: сбежавший "объект" они безнадежно упустили. Капитан был хорошим контрразведчиком и догадывался, где именно в данный момент тот может находиться. Но знал и то, что в город через сутки-двое, максимум - трое, войдут "красные". А, значит, эти поиски и суета - не более, чем судороги, тщетная попытка оставить за собой последнее слово. Слово, канувшее в пустоту и уже ничего не способное изменить.

Постояв в раздумье, он решительно направился к дверям парадного. Выйдя на Воронцовскую, глубоко вдохнул, пытаясь заглушить и подавить в себе тоскливое и пронзительное чувство личной вины, порожденное так и неразрешенным вопросом: "Для чего в последние дни в городе появился "товарищ Тень" - специалист по диверсиям и экспроприациям?"

Лохматовский все дальше уходил от дома, где в одночасье полковник из лазарета, с известной всей России, легендарной фамилией, оставил недописанной одну из страниц в книге его судьбы. У капитана возникло непреодолимое желание обернуться. Оно было интуитивным, но притягивало и пугало одновременно. Резко оглянувшись, он с каким-то злобным торжеством отметил, как на третьем этаже покинутого им дома на двух окнах поспешно задергивают тяжелые, плотные шторы.

"Я оказался прав, - мысленно усмехнулся Лохматовский.
– Не поздно вернуться и прикончить эту "красную" сволочь. Красную...
– Капитан вспомнил окровавленное лицо полковника: - Зачем он это сделал, если отплывает на "Императрице"? Или... решил остаться?"

Оставив без ответа обращенные к себе вопросы, капитан - сначала деникинской, а потом и врангелевской контрразведок, шел прочь от дома по быстро пустующей Воронцовской, не догадываясь, что в эти минуты на пути зла встало Провидение, сохранив жизнь не только ему, но и десяткам, сотням других. Цепочка, с прочными, казалось, звеньями Великого Противостояния, в этом городе, в это время и для этих людей уже разорвалась...

...
– Ну, здравствуй, Сергей, - Артемьев, замешкавшись, нерешительно протянул руку.
– Спасибо. Я этого не забуду.

– Здравствуй, Степан, - офицер ответил крепким рукопожатием.
– Проходи в гостинную. Я только в порядок себя приведу.

– Все такой же, - улыбнулся Степан, - князь Рубецкой! Сергей...
– он замялся, - ... Прости, что саданул сгоряча.
– И, потирая до сих пор багровеющую щеку, добавил: - Но и у вашего благородия ручки - не белошвейки.

Тот взглянул пристально и внезапно процедил сквозь зубы:

– Ты не представляешь, как я устал жить! Иногда кажется, я давно умер и иду по дорогам бесконечного ада, о котором великий Данте и не подозревал!
– Он поспешно вышел из комнаты.

Пока Артемьев разглядывал обстановку, Рубецкой вернулся. Лицо его опухло, под глазами и возле носа проступила синева.

–

Нос не сломал?
– участливо спросил гость.

– Ерунда, заживет, - отмахнулся Сергей, расставляя на столе питье и нехитрую закуску.
– Извини, - он кивнул на хрустальный графин, - но господа офицеры нынче пьют спирт. Самое подходящее средство на пиру у чумы. Мы ведь покойники, Степа. Не "белая гвардия", а гвардия мертвецов.
– Рубецкой разлил по стопкам спирт, жестом пригласил гостя к столу.

Артемьев нерешительно произнес:

– Сережа, я тебе бесконечно благодарен и признателен, но, думаю, мне лучше не злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Они больше не вернутся, - по-своему понял тот его сомнения.
– Не до тебя им теперь... товарищ "Тень".

– Да верю я тебе!
– вспылил Степан.
– Я другое имел в виду.

– Тогда не стой, присаживайся, - хозяин поднял свою стопку: - За встречу, Степан и... за веру!

Они чокнулись, выпили, положили в тарелки закуску. Рубецкой ел, временами морщась и Степан украдкой бросал на него сочувствующие взгляды. Налили по второй. Хозяин дома выжидающе глянул на гостя.

– Сергей, я не предлагаю победных тостов. Неуместны они здесь. Давай выпьем за наше прошлое, князь? За то далекое, в котором мы мечтали избавить мир от чумы, - он обезоруживающе улыбнулся.

– Умерло оно, - со вздохом откликнулся Рубецкой.
– А, значит, выпьем, не чокаясь.

Некоторое время ели молча, искоса бросая друг на друга изучающие взгляды. Наконец, Артемьев решился.

– Сережа, - он постарался придать голосу как можно больше искренности и дружелюбия, - если я могу чем-то тебе помочь...
– Степан враз смолк, встретив полный презрения взгляд сидящего напротив человека.

Рубецкой резко поднялся из-за стола, едва не уронив стул. Порывисто зашагал по комнате, затем остановился у окна, побелевшими пальцами сжимая отдернутую штору и глядя на улицу.

– Вот вы уже и раздаете почести и милости, - заговорил глухо, еле сдерживая гнев.
– Не победив, не встав на ноги, создаете свою свиту избранных. Избранных вами, заслуживающих вашего доверия. Которые будут преданны исключительно вам.
– Он повернулся: - А остальные?! Остальными займется Ревтрибунал?!

– Мы защищаем революцию, - тихо, но жестко парировал Степан.

– Ре-во-лю-ция, - на лице Рубецкого мелькнула горькая усмешка.
– От кого же вы ее защищаете? От собственного народа?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду контрреволюцию, - не сдавался гость.

– А что, по-твоему, контрреволюция? Или - кто?
– горячился Сергей. На мне мундир белого офицера. И я горжусь им! Горжусь мундиром армии, не однажды защищавшей Отечество, и не только его. Я - кто? Тоже контрреволюция?! И таких, как я - сотни, миллионы. Вина наша лишь в том, что мы присягнули царю. Ответь мне, Степан, разве могут быть котрреволюционерами те, кто присягнул монарху, вере своей и Отечеству?! Знаешь,что меня пугает в вас? Вы объявили войну людям, доказавшим свою верность убеждениям. Пойми, нельзя от нас требовать большего и невозможного. В жизни мужчина дает много клятв, но присягу принимает только один раз. А самое ужасное: вы объявили войну своим соотечественникам. У страны, начинающий свою историю с братоубийственной войны, будущего нет. Вы начали с гонений и проклятий, этим вы и закончите. Вы нарушили баланс добра и зла, переступив роковую черту, где действуют уже не человеческие законы, а нечто более могущественное и совершенное. Ты же естествоиспытатель, Степан, врач, и должен понимать: свой баланс природа сводит сама, без суеты и потуг homo sapiens выглядеть и впрямь разумными.