E-klasse
Шрифт:
После успешных переговоров Максим направился домой, пролетая красные вечерние светофоры Пречистенки. Он не мог вычислить причину растущей внутри тревоги. То ли слишком много за чердак получил, то ли не выпил еще сегодня, или это все шестидневное пьянство? Отсутствие ясного обстоятельства, ведущего к тревожному состоянию, только усиливало страх, который постепенно проникал в каждую клеточку его тела. Рассматривая себя со стороны, Кудринский уже не мог разглядеть ни характера, ни четких граней личности. Он представил себя мутной лужей, в которой отражались осколки бессмысленных фраз, загорелых ягодиц и звон рюмок. Друзей, в прежнем понимании этого слова, у него не было. Знакомым же не хватало места в контактах телефона. Вспоминая последние разговоры с подругами, приятелями и неприятелями, он не мог не заметить, что все они были об одном и том же – ни о чем, причем «ни о чем» сопровождалось пафосной подачей. Максим решил заехать в свою старую квартиру на Академической, где в свое время он работал и пил баночное пиво в компании Интернета и книг. Бывший дом теперь было не узнать. Кудринский оставил его частично из-за ностальгии, хотя больше ради своего тайного
«Хотя бы чисто», – подумал Максим, следуя в гостиную. Он отпил по меньшей мере триста граммов коньяка из хрустального графина. Сорокадвухградусное содержимое не спасло ни через пять, ни через десять минут. Кудринский в подступающей панике отключил телефон и, зачем-то, начал раздеваться. Одежду он сбрасывал на пол, неуклюже вытягивая руки из рукавов, и даже упал, снимая обувь, подпрыгивая для поддержки равновесия на одной ноге. Перстень, часы и нательный крест с цепочкой он аккуратно сложил в носок, подержал его, прижимая к сердцу, и положил на подоконник. Стоя у окна, он всматривался в розоватое вечернее небо и движущиеся чернеющие облака. Левой ладонью он поглаживал свой отвратительно обрюзглый живот, а правой проводил по стеклу, вырисовывая хаотичные рисунки на поверхности. Так он простоял с час, шепча: «Господи, спаси меня, пожалуйста», и время от времени добавлял: «Я больше не буду».
С пальца, которым Максим то рисовал, то барабанил, закапала прозрачная жидкость. Пот проступал микроскопическими капельками изо всех пор ладони и стекался в ручеек на запястье. Максим перевел взгляд с улицы на собственную руку. Остальные пальцы включились в процесс считанными секундами позже. Через минуту стремительные потоки пота стекали на подоконник со скоростью обычного незакрытого крана. Происходящее распространялось по всему телу со скоростью футбольной «мексиканской волны». Спустя уже четверть часа квадратный метр паркета, на котором стоял Максим, был залит лужей, расползающейся по всему верхнему этажу. Путь от пахнущей раздевалкой жидкости тянулся к винтовой лестнице и десятками ручейков стекал по извилистому кованому узору, просачиваясь между черными ангелочками, коими были украшены ступени. Максим побежал в ванную комнату, скользя по полу. Паника и недоумение. Последняя отчетливая мысль, посетившая Максима до ухода в бесцветное небытие, прозвучала его внутренним голосом: «Топят жир». Затем Кудринскому отчетливо явился порт неизвестного ему маленького островного городка. Вокруг единственной, с виду пластилиновой пальмы стояла толпа зевак и неадекватно выла животными голосами. Максим прекратил когнитивное существование. Зрачки расширялись, поглощая переливающийся зеленый ободок. Тело Кудринского, потерявшее за пятнадцать минут как минимум четверть своего веса, повалилось на пол. Упало оно так, как падают неживые предметы. Как будто марионетке обрезали нити, и она неестественно сложилась. Волей невидимого покровителя голова Кудринского не коснулась ни края ванной, ни унитаза, ни плитки, а мягко легла на груду грязных полотенец, забытых Дарьей, чего раньше никогда не бывало. Влажное тело лежало, подпирая правой стопой холодный мрамор биде.
Затряслась голова. Запрокинулся затылок. Вытянулась шея. Если бы можно было провести надрез от подбородка до грудной клетки и расстегнуть Максима, как куртку, можно было бы наблюдать сущее необъяснимое, а именно процесс омолаживания, протекающий с непостижимой скоростью. Реснички носовой полости шевелились, словно макушки деревьев, обдуваемые ветром. Гнойные выделения потекли из ноздрей вниз по щекам, по неподвижному лицу. Рецепторные клетки делились, подменяя изношенных обитателей слизистой. Носовая раковина пополнялась новым обонятельным эпителием. Невидимое отхаркивающее средство собирало мокроту, скребя по сусекам бронх, и выдворяло эту серую слизь на язык равномерными глубокими выдохами. Тем временем выдохи становились все более частыми и, достигнув максимального объема вдоха, легкие на мгновение замерли и разразились громовым кашлем, резкими сокращениями диафрагмы и межреберных мышц и судорогой всех конечностей. Тело Максима бесконтрольно тряслось, извергая мокроту, слюну и темную венозную кровь. Исчерпав все запасы, туловище расслабилось и обмякло, но ненадолго. Новая волна спазмов, еще более резких, пробежала по телу, которое уже лежало на полу в позе зародыша, поджав колени к подбородку, а пятки к ягодицам. Изо рта ритмично выплескивалась мутная каша золотого отлива. Желудок изгонял тигровые креветки, растворенные в Martel, съеденные ранее днем в ресторане. Эта тряска, продлившаяся не менее часа, завершилась дефекацией, как будто вызванной кружкой Эсмарха. Все мышцы вновь расслабились, Максим неосознанно вытянул ноги и глубоко задышал.
Неясно, сколько часов находился Максим на полу ванной, но солнце еще не встало, когда вдруг он резко вскочил и захрипел: «Вода». Поднимаясь, он машинально прислонил рот к крану и пустил холодную воду. Жадно заглатывая, он с невероятной четкостью чувствовал горечь воды и ее холод, неприятный для высохшего горла. Не в состоянии заметить либо придать значения своим новым рецепторам, он, не реагируя на отвратительный вкус, выпив с пол-литра воды, направился в спальню. По квартире передвигалось дикое существо с розовой кожей, целиком запачканной нечистотами. Выпитая вода выходила с минутной задержкой. То, что сталось с Максимом, волочилось к кровати, оставляя за собой шлейф урины и смрадного запаха.
Провалившись
Утро в Чистом переулке начинается с первых звуков автомобильной пробки, доносящихся с Пречистенки, гастарбайтерской метлы и постоянной возни со стороны владений МЧС. «И почему только какой-нибудь банк не вселился в это козырное место?» – с этой мыслью Максим просыпался каждое утро. Дарья к моменту пробуждения уже покинула квартиру, убрав все, кроме ванной и спальни, где застала Максима Георгиевича в необычно поздний для него час, в два по полудни. Она была уверена, что к завтрашнему дню наберется недостающей ей смелости и выскажет хозяину, пусть и уважаемому, что «приличные люди так не поступают». Пусть и не все знала Дарья о слове «фетиш», она все-таки кое-что слышала про то, что бывают разные там извращения с калом, рвотой и мочой. Убирать это она сочла унизительным, по крайней мере, за настоящее жалованье. Даше повезло, что она увидела только затылок Кудринского, чье туловище было закутано в одеяло. Домохозяйке удалось избежать шока, который, нехитрым делом, мог бы и сразить увядающую женщину.
Солнце вливалось в переулок, слепя смотрящих в лобовые стекла водителей. С площади доносился звон храма Христа Спасителя. Голуби парами теснились на карнизе. Кудринский распахнул окно спальни. Испуганные птицы вспорхнули и улетели в сторону виднеющихся крыш Остоженки. Максим вдохнул полной грудью, недоумевая от бескрайности его вдоха. Осмотрев грязное белье, Максим, удивленный, побрел в ванную, обнаружив там озеро биологического мусора. Представ перед полутораметровым зеркалом, Максим застыл. Вместо него стоял Давид, возможно, с уменьшенной мускулатурой, но с увеличенным половым членом. Кожа сияла, она туго обтягивала здоровое тридцатидвухлетнее тело. Голубые глаза сияли. Кудринский, оглядев себя спереди и сзади, рванул из ванной, отправившись в бесцельное беганье по квартире. Заметив на журнальном столике телефон, Максим схватил его и в растерянности, не зная с кого начать, начал в чего заказывать суши, девок и кокаин, и звать друзей, невзирая на этикет раннего времени. Еще никогда он так себя не чувствовал. Еще никто себя так не чувствовал в тридцать два года в Москве.
Пекин 2009
Какой-то бабушки внук Школьное сочинение ученика 2-го «В» класса Михаила Шнайдера «Как я провел выходные»
«В воскресенье мы с бабушкой провели день вместе. Я приехал к ней на троллейбусе, с Ленинского проспекта до станции метро «Октябрьская». Там она ждала меня на остановке. Мы пошли гулять по улице. Погода была хорошей. Светило солнце, и было жарко. Бабушка то и дело улыбалась. Она подарила мне новую пилотку. Потом мы перешли улицу по переходу и на выходе увидели Микки Мауса. Я с ним сфотографировался, и мы пошли дальше. В магазине мы купили белый хлеб, и сели на скамейку кормить голубей. Я постарался поймать одного из них, но не успел, и птица улетела. Потом мы пошли в Дом игрушки, и бабушка купила мне солдатиков Великой Отечественной войны зеленого цвета. Из термоса мы выпили чай в парке и погуляли у Москвы-реки. Вечером меня забрал папа и привез домой. Он подарил мне значок для моей новой пилотки».
25 мая 1986 года
Утром я проснулся раньше родителей. Лежа в кровати, я потягивался, жадно зевая рассветным воздухом. Мне хорошо запомнилось это отсутствие какого-либо запаха. Я смотрел в окно, и во всю его высоту и ширину я видел только небо, настолько ясно-синее, что оно слепило глаза. Наша квартира располагалась на девятом этаже белого блочного двадцатидвухэтажного дома, в непосредственной близости от городской черты. Если смотреть в окно стоя, а не лежа с кровати, как это я проделывал часами, то открывается панорамный вид на гаражи, голубятню, двор, улицу, мою школу и поле, тянувшееся к редкому лесу за ней. Мне было ужасно интересно посмотреть, что творится там, по ту сторону квартиры. Какие машины едут по улице? Возится ли в своей голубятне Виктор Евгеньевич, наш физрук? Но как бы интересно мне не было, ничто не могло пересилить нежную утреннюю лень и заставить встать, подойти к окну и просто посмотреть. Оставалось только догадываться и додумывать. Единственное невесомое облако медленно проплыло от правой до левой рамы. В контуре угадывалась то кудрявая овца, то буква «О», которая увлекала мысли в сторону русского языка, школы и не сделанной еще домашней работы – сочинения о выходных. Мысль о школе заставила вспомнить еще и приятное, Дашу Мартемьянову, которая постоянно делает мне различные гадости. Она то жалуется на меня, то обязательно что-то шепчет обо мне подругам, то громче всех смеется, когда я по своей неловкости и неуклюжести ушибаюсь на уроке физкультуры. «А вот если, – задумался я, провожая уходящее из виду облако, – она будет перебегать проезжую часть за нашей школой, и автомобиль ее чуть не собьет, то я непременно брошусь в ее сторону и толкну ее, чтобы она спаслась, а меня бы задавили, и тогда она присела бы над моим окровавленным телом и плакала бы и целовала, жалея о том, что не сказала мне при жизни, как сильно любит меня».