Эадор. Кровь Властелина
Шрифт:
— Если на твоего хозяина работают бездари — это целиком его вина, — улыбнулся гоблин, — не строй мне глазки, как кобра-девственница, все знают, что гадюк разводит шурин Хрюндука, а потом выдает их за яйца гарпий, а то и василисков!
— А ты откуда знаешь? — ужаснулась гоблинка.
— А кого, по-твоему, эти жлобы наняли доставить ценный груз в Алиссию, когда тамошнему коллекционеру-извращенцу захотелось в свой питомник гарпию?! То-то видать мужик удивился.
Жупель подло расхохотался. Разносчица пожала плечами.
— Я не буду кушать яйца гадюки! — встряла Люция.
Контрабандист уже по привычке почесал больное ухо.
— У вас ничего не осталось
Разносчица кивнула.
— И сейчас ещё иногда наместник захаживает, — сообщила она, — можем пожарить рыбу.
— Несите, — сказал я.
Конечно, было бы предпочтительнее, если рыбу отварили, как-то так безопаснее, но ждать чудес от местных поваров не приходилось.
Кивнув, разносчица удалилась. Уже через пару минут на столе у нас оказался графинчик с кавказябкой и уголь в плошке, почему-то именуемый сухарями. Горячего пришлось обождать. Не теряя времени, Жупель забил рот жареным хлебом. Удивительно, но все его зубы выдержали столь суровое испытание. Я тоже рискнул попробовать. Есть хотелось ужасно. Зажаренные до черноты сухари оказались вполне съедобными, но оставляли во рту горькое послевкусие. Сразу захотелось пить. Жупель мигом принялся разливать по стопкам кваказябку. Так вот, значит, с чем пили эту гадость?! По виду местное пойло напоминало странный зеленоватый кисель, по запаху отдавало болотом. В графине — то ли для лучшего вкуса, то ли просто для красоты — плавал камыш. Люция презрительно отодвинула от себя стопку, но поскольку девушка до этого побрезговала сухарями, её не мучила сильная жажда
— За новую жизнь! — произнес Жупель и залпом осушил содержимое своей рюмки.
Спустя миг лицо гоблина странно перекосилось, глаза зажмурились. Мотнув головой, контрабандист тяжело выдохнул пары кваказябки.
— Забориста, чертовка, — произнес нелюдь, — сразу чувствуется, не разбавляли.
Я поднес стопку ко рту и аккуратно пригубил.
— Ээээ…. Нет, брат, — одернул меня Жупель, — так не пойдет, залпом её, гадину, залпом!
Не знаю, почему я послушался. Поначалу кваказябка легко пролилась по языку в горло, но затем как будто пришел удар. Уверяю, даже безутешная вдова, схоронившая на войне мужа, не могла ощутить ту горечь, что вмиг появилась у меня во рту. Ощущение было, как от разжеванного без хлеба чеснока. Более того, хоть до этого мне никогда не приходилось жевать ни камыша, ни болотных водорослей, в этот момент я отчетливо почувствовал, каковы они на вкус.
— Занюхивай! — посоветовал Жупель, сунув мне под нос сухарик.
Запах пережаренного хлеба! О! Каким он был на самом деле возвышенным, чистым и ободряющим. Его хотелось вдыхать, как благовония в храме!
— Сразу повторим! — не успокаивался контрабандист, снова потянувшись к графину.
Мы выпили по второй. Выдохнув, я зачерпнул горсть сухарей и с удовольствием прожевал. Сейчас это казалось пищей богов.
— Хорошо пошла, — блаженно протянул Жупель.
Как ни странно, я был вынужден с ним согласиться. Неожиданно и впрямь стало хорошо. По животу растеклось приятное тепло. Разум впервые за долгое время пребывал в полнейшем блаженстве. Полумрак заведения теперь не раздражал, а наоборот, давал отдых глазам. Ни о чём не стоило беспокоиться. Грязь на стенах, столах и полу? Не страшно. Так даже душевнее. Страшная, как сама смерть, разносчица? Ну, тут уж ничего не поделаешь, да и неважно всё это. Вот бы ещё кто на гармошке сыграл! Но, увы, тупые нелюди, нет у них искусства, музы и тонкой материи. Особенно у того у старого хрыча у стойки! В ухо бы ему врезать,
— Ещё по стопочке? — предложил мне Жупель.
Я благосклонно кивнул. Люция недовольно на нас посмотрела, но промолчала.
Вскоре нам принесли горячее. Рыба оказалась пережареной с одной стороны и сыроватой с другой, вдобавок её недосолили, но под кваказябочку душевно шло любое блюдо.
Жупель как раз подумывал разлить ещё по одной, когда дверь трактира отворилась, и в зал ввалился новый посетитель. Назвать его обычным гоблином язык не поворачивался. Нелюдь был облачен в лохмотья, расшитые в странное подобие церковной рясы. Кожа гоблина казалась неестественно бледной, а взгляд был совершенно безумным. Черные зрачки глаз жили каждый своей жизнью, вращаясь в разные стороны. В правой руке нелюдь сжимал ветку орешника, на которой, подобно поплавку, болтался кошачий череп, подвязанный тонкой веревочкой. В левой руке гоблин держал (о чудо!!!) молитвенник! Изрядно помятый и потертый, но с всё ещё различимым символом орла на обложке, знаком Творца нашего — Светлого Владыки!
— Покайтесь, грешники! — заорал нелюдь.
Руки гоблина тряслись. Глаза бешено вращались. Кошачий череп дергался подобно детской погремушке.
— Суть ваша — грех! Тьма пропитала души! Жадность и алчность захватили разум. Гордыня страшная объяла сердце, а похоть — чресла. Опомнитесь, твари низменные! Вспомните о пламени сжигающем, об огне адском, что болью грехи выжигает. Покайтесь перед теми, кому недодали, кого обидели, осиротили, обескровили. Ибо час расплаты близок. Уже слышится повсюду яростный вой! Горят трубы ангельские!
На миг в трактире воцарилась мертвая тишина, а затем зал взорвался от хохота!
— Ну, ты даешь, старый Хрыч, — рассмеялся гоблин у стойки, — на вот, остуди "трубы ангельские".
Хмыкнув, нелюдь бросил к ногам горе-проповедника медную монетку. Остальные посетители мигом подтянулись. Жупель не остался в стороне, довольно улыбаясь, контрабандист швырнул два медяка. Равнодушными к речи остались только орк-вышибала да владелец заведения.
Гоблин поспешно упрятал молитвенник, бросился на колени и принялся собирать деньги. Получалось у него плохо. Монетки прыгали в трясущихся руках, проскальзывая между кривыми пальцами.
— Помоги, Боже, помоги, — причитал нелюдь.
То ли Светлый Владыка и впрямь решил на миг бросить все свои дела, забыв про войны, мор, козни еретиков, мучения святых и прочие беды, дабы помочь несчастному гоблину, то ли тот сам, при упоминании Святого Имени Его, нашел в себе необходимые силы, но вскоре все монеты оказались собраны.
Стремясь не рассыпать добычу, нелюдь поспешил к стойке.
— Три стопки кваказябки! — потребовал гоблин.
Трактирщик тоскливо крякнул, видимо, правоверный посетитель успел ему порядком поднадоесть, однако, потянулся к бутылке с вожделенной выпивкой. Не потрудившись взять чистый стакан, Хрюндук заполнил кваказябкой собственную недопитую стопку и протянул её гостю. Гоблин с всё ещё трясущимися руками принял сосуд и, умудрившись не расплескать, залпом выпил.
— Ещё! — потребовал гоблин.
Стопка заново наполнилась, и тут же по новой опустела. "Проповеднику" чуть полегчало. Лицо стало менее бледным, руки перестали трястись, но взгляд остался таким же безумным.
— Закусь хоть закажи! — пробурчал Хрюндук.
— Что же тебе, грешник, жалко до ближнего твоего куска хлеба!? — воззвал гоблин, — когда в могиле сырой и холодной черви могильные будут выедать глаза бренного тела твоего, разве не захочет тогда душа твоя, томящаяся в огне, спастись?