Эдем xxi

Манаков Кирилл Янович

Сергей припарковался, подождав, пока шустрый жигуленок подберет голосующих пассажиров, выключил радио, напоследок объявившее очевидную истину об огромных пробках и вопиющую ложь об отсутствии осадков, и заглушил двигатель. Выходить из теплого салона не хотелось, мокрый снег немедленно залепил лобовое стекло, рядом по тротуару по щиколотку в московской зимней слякоти шли по своим делам прохожие, безуспешно пытающиеся защититься от колючего ветра. Сергей вышел из машины, увернулся от летящих с дороги брызг, кляня про себя коллег-автомобилистов, и провалился по колено в собравшуюся у обочины серую жижу. Выбравшись на тротуар, он поднял воротник, поглубже натянул шапку и направился к дому.

Был конец рабочего дня, люди спешили по домам, сумерки сгустились, но вечер еще не наступил. Сергею ужасно

хотелось кофе, хотелось с самого утра, когда он, опаздывая, вылетел из квартиры, держа в зубах портфель и на ходу засовывая руки в рукава куртки. В идеале, конечно, надо готовить на раскаленном песке, ну да бог с ним, со скидкой на урбанизацию пойдет и газовая плита. Но только не ту, маленькую кофейную чашечку, принятую в комфортной Европе и на жарком Востоке, а настоящую большую тяжелую горячую кружку. Сергей даже почувствовал кофейный аромат, помотал головой, отгоняя наваждение, и ускорил шаги.

Он прошел по скользкой тропинке мимо вытянувшегося вдоль дороги ряда разнокалиберных гаражей-ракушек с облезающей краской, мимо неторопливо сгребающего слякоть с тротуара дворника в оранжевой не по размеру накидке, подошел, увернувшись от забравшегося в неурочное время во двор мусоровоза к подъезду, и увидел Ганю.

Картинка из прошлого – за пятнадцать лет Ганя совершенно не изменился. Он стоял у подъезда – огромный, нескладный, в длинном брезентовом плаще, лысый, словно биллиардный шар, с оттопыренными как лопухи ушами, в круглых очках на веревочке и с улыбкой до ушей. У его ноги примостился необъятный перевязанный ремнями коричневый чемодан, той самой угловатой советской конструкции с откидывающимися щелкающими замками. Столь неординарный облик должен был неизбежно пробуждать служебные инстинкты у всех встречных стражей порядка. И действительно, потом Ганя признался, что у него по пути документы проверяли четыре раза. И только добродушное обаяние позволило избежать участи быть препровожденным в кутузку до выяснения его, Ганиной, личности.

Бог ты мой, это же сколько времени прошло, лет пятнадцать? Точно, ровно пятнадцать лет назад он провожал Сергея на стоящий всего восемь минут скорый "Москва-Казань". Поезд уехал, а Ганя остался на перроне – лысый, в длинном плаще, руки в карманах. А рядом рыдала безутешная Светка Корнеева, справедливо полагающая, что столица забирает ее Сереженьку навсегда…

Ганя заграбастал друга своими ручищами и радостно захлопал по спине, словно выбивая из него пыль.

– Пусти! – простонал Сергей, и тот ослабил объятья. – Ну, ты, старик и здоров, – добавил он, отступив на шаг, – все кости переломаешь. Ты что стоишь, дружище, позвонил бы, Ленка дома.

Ганя в ответ неопределенно пожал плечами.

Они поднялись на шестой этаж, вышли из лифта, и Сергей нажал кнопку звонка. Ленка открыла мгновенно, словно ждала под дверью. Она обладала сверхъестественной способностью с точностью до секунды угадывать момент прихода мужа. Согласитесь, что хорошая жена отличается от жены посредственной тем, что встречая мужниного приятеля, приехавшего погостить недельки так на две, не испытывает ничего, кроме искренней радости. Или, по крайней мере, искусно ее симулирует. Ленка все-таки хорошая жена. Она немедленно переключилась на роль радушной хозяйки, и после необходимых по случаю расшаркиваний, охов и вздохов все трое очутились в комнате за накрытым как по волшебству столом, тем более, Ганин чемодан оказался заполнен закатанными банками с давно забытыми в городе дарами щедрой средневолжской природы.

В своих рассказах о Гане Сергей как-то опустил, что тот совершенно не переносит алкоголя, так что бутылка холодной зубровки поначалу оказалась невостребованной, сиротливо примостившись в уголке заставленного идеальными закусками стола. Но потом Сергей, посмотрев на привезенные Ганей соленые рыжики, политые душистым маслом и посыпанные зеленым лучком, не выдержал, опрокинул рюмку, поймал на вилку хрустящий ускользающий гриб и завершил действо, положив в рот кусочек осыпанной зеленью рассыпающейся горячей картошечки, с тающим комочком топленого масла. Ленка посмотрела, виновато вздохнула и налила стопочку зубровки себе. А Ганя только радостно улыбался. Атмосфера явно потеплела, умеренные дозы хорошего алкоголя в сочетании с Ганиными гостинцами

привели хозяев в радушно-расслабленное состояние.

За первые полчаса Ганя рассказал все. Все – это значит краткая история Приволжска и всех общих знакомых за время отсутствия Сергея. Ганя – поразительный рассказчик. Он говорит невероятно емким и правильным языком, использовать который могли бы писатели-классики девятнадцатого века. Необъятный словарный запас позволяет ему в несколько слов охватить предмет, на описание которого у любого другого ушло бы минут сорок. Пара фраз – и перед Сергеем прошла жизнь школьного заводилы Леньки Кротова с очевидным прозвищем Крот. Работа на фабрике – пьянка – танцы – драка – отсидка – возвращение – рэкет – спортивный костюм и кожаная куртка. А через год его тело нашли на тридцать втором километре трассы Приволжск – Саратов. Ленька Крот – это тот серьезный курносый мальчуган в белой рубашке рядом с учительницей на черно-белом фото.

Сергей слушал и несколько расслабленно и рассеянно рассматривал Ганю. Высокий – под два метра, худой, жилистый, в длинном сером вязаном свитере и толстых шерстяных брюках. Он вспомнил, как их с Ганей принимали в комсомол, в торжественной обстановке, в Приволжском райкоме на заседании партхозактива в присутствии всего возможного местного руководства, закупоренного в наглухо застегнутые костюмы и официально-строгого, как передовица газеты "Правда". Ганя пришел на заседание в таком же свитере и брюках, иной одежды он не признавал, и в лыжных ботинках, поскольку другой обуви сорок седьмого размера не нашлось. Так и ходил, летом – в сандалиях, зимой – в лыжных ботиках.

Ганя, рассказывая о своих передвижениях по Москве и переговорах с московской милицией, мимоходом упомянул, как на Павелецком вокзале его попыталась ограбить местная шпана, по-видимому обманутая добродушно-нескладной внешностью и объемным чемоданом. Сергей про себя усмехнулся. Вспомнил, как провожая Светку Корнееву вечером после школьной дискотеки, столкнулся на набережной с бандой левобережных – плечистыми ребятами в широченных штанах и тяжеленных ботинках. И с двумя рвущимися с поводков оскаленными собаками новомодной тогда породы доберман. Сергей, прикрывая Светку, прижался спиной к ларьку "Союзпечати", судорожно прикидывая пути к отступлению и сознавая, что вариантов спасения нет. Левобережные сноровисто окружили его полукольцом. И тут появился Ганя. Собаки рванулись с поводков, но, приблизившись к нему, смешно поджали обрубки хвостов, остановились, растерянно оглянулись на хозяев и, поскуливая, отбежали в сторону. Возможно, все обошлось бы без насилия, но дело испортили Ганины очки. Круглые, "профессорские", с толстыми телескопными линзами, перевязанные на затылке шнурком от ботинок, они сами по себе были высшим оскорблением для гопников. Впрочем, Ганя сам прекрасно осознавал бесперспективность тактики умиротворения, и, без лишних разговоров, ворвался в толпу левобережных. Ворвался с энергией тяжелого самосвала "Белаз", работу которого все сознательные жители Приволжска могли наблюдать в карьере у обогатительной фабрики. Левобережные разлетались как мячики, но настырно продолжали налетать на Ганю. С тем же результатом. Герои уличных войн отступать не собирались, из рукавов особо отчаянных показались лезвия выточенных из рессорной стали ножей, а в лихих руках местного "короля кунг-фу", вдохновленного видеопрокатным Брюсом Ли, ловко закрутился обрезок арматуры. Через секунду скрученная узлом железяка зазвенела на асфальте, а ее владелец, с багровым отпечатком Ганиной пятерни на щеке, видимым даже при скудном свете уличных фонарей, улепетывал по набережной. Это было последней каплей – боевой дух левобережных окончательно надломился, и покрытый позором неприятель бежал.

После этой истории Ганя стал личностью легендарной и неприкосновенной. Левобережные одно время вынашивали планы жестокой мести, но после повторной встречи, произошедшей в городском парке без лишних свидетелей, от планов этих отказались. Причем участники оной встречи о подробностях ее предпочитали не распространяться. А Сергею, как ближайшему Ганиному приятелю, перепала часть его героического ореола, что в бандитском Приволжске, с Петровских времен окруженном ссыльными поселениями, тюрьмами и лагерями, являлось само по себе немалым капиталом.