Эдгар По в России
Шрифт:
Один из русских самозванцев меня буквально очаровал — это некий Тимофей Акундинов, безумно талантливый человек, знавший множество иностранных языков, писавший стихи. Его отец был простым торговцем в провинциальном городе, но сумел дать сыну отличное образование, но тот, не оправдав надежд родственников, предпочел бежать в Турцию, где выдал себя за сына царя Василия Shyisci. Султан приказал его казнить за ложь, но поэт захотел принять ислам, и его были вынуждены простить. Ислам он принял, но пробрался в чужой гарем, обольстил там чью-то жену, за что вновь был приговорен к казни. Акундинов каким-то чудом бежал в Сербию, где
В Италии самозванец отправился к самому Римскому папе, у которого просил помощи против тех, кто сверг его с престола. Чтобы улестить папу, Тимофей принял католичество. Его святейшество благосклонно выслушал рассказ и милостиво разрешил облобызать туфлю, но признать Тимофея царевичем отказался. Далее путь поэта лежал в Трансильванию, оттуда — в Швецию, где он сумел соблазнить юную королеву Христиану-Августу и принял лютеранство. Из-за интриг придворных ему вновь пришлось бежать. Он вдоволь поездил по Европе, принял протестантство и даже составил автобиографию "царя-философа", на основании которой о деяниях "Иоанна" была написана книга! В Голштинии удача от поэта-самозванца отвернулась. Акундинов не учел прагматизма и жадности голштинцев. Тамошний герцог Фридрих выдал его русским властям взамен торговых льгот для своих купцов!
Тимофея Акундинова доставили в Россию и подвергли пыткам, потом казнили очень жестокой казнью — четвертованием.
История любит двойников и самозванцев. Хотя нет, неправильно. Их любят историки и писатели. Я поражаюсь упорству этого человека и его нахальству. Тимофея не смущало, что царь Василий Шуйский, за сына которого он себя выдавал, умер за семь лет до его рождения!
Мне даже захотелось написать биографию Тимофея, но недавно я узнал, что книга о нем уже написана.
Я не читал стихов Акундинова, но считаю, что он был настоящим поэтом, потому что имел Биографию. Именно так, с большой буквы. Думаю, о его жизни еще напишут немало книг. В одних он будет описан как борец за свободу, в других — как поэт, столкнувшийся с жизненной несправедливостью, в третьих — как мерзавец и обманщик. Собственно, такова участь всех поэтов. Читатель найдет в биографии любого из нас — хоть Байрона, хоть Мильтона, хоть По — все, что захочет отыскать.
История России — это смесь дикости, варварства и цивилизации. И, как мне кажется, русские не замечают ни своей прошлой дикости, ни своей цивилизованности.
Наверное, я не смогу написать книгу по истории Русской державы. Слишком много противоречивых фактов, которых не в силах вместить мой дневник. Наверное, следовало все-таки купить несколько тетрадей и составить подробный конспект. Жаль, если дни, потраченные на знакомство с книгами, пропадут зря.
Надеюсь, что полученная мною информация и мои наблюдения помогут мне написать хотя бы художественные очерки о России. В крайнем случае — путевые заметки. Но что в ней обязательно будет, так это карта. Может быть, подробная карта остановит горячие головы от опрометчивых поступков и заставит оценить Россию по достоинству".
Глава восьмая, способная удивить биографов Александра Сергеевича Пушкина
— Пора, мой друг, пора! — почти пропел Пушкин, врываясь в спартанский нумер Эдгара По.
— Который час? — недовольно пробурчал американец,
— Уже четверть шестого, — любезно ответствовал Александр, щелкнув крышечкой "Брегета". Подобные часы у Эдгара тоже когда-то были. В университете. Но, как и многое другое, они ушли на уплату долгов.
— Еще рано, — лениво буркнул По, переворачиваясь на другой бок. Он лёг под утро — всю ночь шел дождь, а под стук капель так хорошо писать.
Эдгар уже почти заснул, как до него дошло — Пушкин, сам любивший поспать чуть ли не до обеда, явился к нему в такую рань. Да. Явился. В гостиницу?
— Что-то случилось? — встрепенулся американец, уставившись в своего коллегу.
— Хм… — нерешительно хмыкнул Александр, присаживаясь на единственный в нумере табурет. — Не знаю, как вам и сказать… В общем, мне требуется ваша помощь.
— А что случилось? — обмер от любопытства Эдгар, начиная вытаскивать себя из теплого кокона, в который спрятал озябшее тело. Вспомнив, что не одет, принялся заворачиваться в обратную сторону. В отличие от Пушкина, он стеснялся одеваться прилюдно.
— У меня, знаете ли, дуэль. Посему позарез нужен секундант, — буднично заявил Пушкин. Оценивающе посмотрев на американца, понял его затруднение, отвернулся, пытаясь скрыть улыбку. Ухватив со спинки кровати панталоны, не глядя передал их юному другу: — Вы готовы оказать мне такую услугу? Понимаете, — извиняющимся тоном продолжил поэт, — мой секундант спозаранку прислал записку — вчера вечером сломал ногу. И чего ему взбрело в голову прыгать через канаву? Ну что же теперь… Ехать без секунданта — дурной тон, брать слугу неприлично. А где я найду в такое время надежного человека?
Эдгара еще ни разу в жизни не называли "надежным человеком", поэтому он принялся поспешно — как это позволяло одеяло — облачать себя в одежду. Приняв от русского коллеги рубашку и жилет, он наконец-таки сбросил одеяло — галстук можно завязать и при госте.
— Так, я готов! — вытянулся перед Пушкиным американский поэт Эдгар По, опять ставший сержант-майором Перри. — Скажите, кому я должен отнести вызов? Или вы сами получили вызов, и я должен решить с секундантом вашего противника условия? Нужно ли мне биться с секундантом? Какое оружие? Оу, — наморщил нос По. — Мне же положено обговорить оружие.
— Нет-нет, ничего не надо, — замахал руками слегка опешивший от подобной готовности Александр. — Все уже решено, обговорено, место выбрано. Биться вам ни с кем не придется, а лишь надлежит сопроводить меня до места дуэли, поприсутствовать там, вот и все. Молчаливый свидетель, скажем так.
Эдгар был на седьмом небе от счастья. Надо же, он будет участвовать в настоящей дуэли! В Ричмонде, среди студентов, ссоры и споры разрешались просто — раз-два по морде, а потом драчунов обязательно разнимали друзья. Но тут Александр спустил его с небес на землю.
— Рекомендую, — сказал русский поэт, выставив перед собой короткие сапоги.
Эдгар едва сдержался, чтобы не вспылить и не наговорить дерзостей. Конечно, его собственная обувь оставляет желать лучшего, но почему Пушкин решил его так унизить? Приличествует ли одному поэту указывать на бедность другого? Или Александр стесняется показать нищего секунданта своим противникам?
— Благодарю, — холодно отвечал Эдгар По, обувая штиблеты — потертые, с начинавшей отставать подошвой, но свои!