Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского
Шрифт:
Вот та цивилизация, куда Эдуард все время в деревне так жаждал попасть. И тем не менее, тем не менее человек опять в своей тарелке. В Хельсинки Эдуард улыбается; на губах знакомая быстрая ухмылка. Город обладает силой, чтобы преодолеть даже могущество зимней природы, в это Эдуард верит всерьез. А такой вере сопутствует счастье.
С сельской местностью и находящимся в деревне Ситарла имением Ниемеля связано, несмотря на зимние кошмары, подавляющее большинство моих с Эдуардом общих воспоминаний. Летом Эдуард приезжал в Ниемеля даже с очевидным удовольствием. Возможно, эти посещения он помнит лучше всего еще и потому, что в деревне
Я обобщаю, но не думаю, что допускаю большую натяжку в следующем логическом построении. Русский всю свою жизнь вращается в коллективе, его приучают к этому с младенчества (самое последнее поколение, может быть, уже нет), и поэтому он всегда с удовольствием находится в обществе; одиночества (покинутости, осиротелости) он боится и избегает всякий раз, когда только возможно.
Это заметно и в вековой строительной культуре обеих стран. В России дома в деревнях чаще всего почти примыкают друг к другу, они дремлют, словно стадо овец, которые щиплют свежую траву: у всех и головы как будто повернуты в одном направлении. Когда из труб домов поднимается дым, ветер сгоняет все струйки дыма вместе, словно образуя крышу над деревней. Так общность защищает и символически.
В Финляндии дома располагают, как правило, настолько далеко от соседа, насколько могут; дым из труб поднимается там и сям, в морозный день совершенно отдельными далекими столбами. В Ситарле дома стоят на вершинах высоких холмов, в пустоши и на скалах, с которых также можно наблюдать. В России земля общая, и на нее или на ее опрятность, кажется, никто не обращает внимания. Зайдя в окаймляющий большую дорогу лесок, находишь свалку, которая продолжается на протяжении всей дороги. А здесь у нас в Финляндии за всем — то есть тоже общим, или принадлежащим государству, или муниципалитету имуществом, даже за обочинами дорог — стараются хоть как-то ухаживать. И если не следы других, то, по крайней мере, свой собственный беспорядок стремятся все-таки убрать. Я видел, как хозяин имения Кюля-Миккола, Юхани, вместе с женой даже убирал с проселочной дороги ошметки глины с поля, осыпавшиеся с колес его трактора.
А остальное? В России вечер за вечером сидят и разговаривают. Так обстоит дело и до сих пор. Сердечные беседы, товарищеская атмосфера. Конечно, и в Финляндии ходят в гости, но все-таки реже. Без предупреждения лишний раз не зайдут. Обо всем хорошо договориться заранее.
Это русскому понять совсем трудно.
Когда Эдуард бывал в Ситарле первые разы, он хотел увидеть, чем, собственно, занимается мой сосед Олави Норья с семьей. Как финн ухаживает за скотом и добывает этим средства к существованию?
Мне пришлось сказать ему, что я, в общем, не знаю, хотя прожил рядом уже много лет. Я, правда, был знаком с семьей моего ближайшего соседа — Норьи, мы здоровались, обсуждали дела и, когда случайно встречались на дороге, согласовывали те или иные процедуры. Но это все. Я остался в раздумье, что делать. Отказать Эдуарду в просьбе было трудно. И я позвонил в Ниеми и спросил, немного робея, не могли бы мы зайти, моему русскому гостю было бы интересно увидеть, как финн ухаживает за своим имением.
— Kyll see soppii («Годится»), — послышался спокойный ответ Олави. И вот мы с Эдуардом пошли.
Нас ждали на дворе и провели в коровник. Стояла зима — тогда тоже. Сонные коровы были только что подоены, они опять ели и лениво поворачивали головы. Под боком у коров дремало десятка два кошек. У каждой коровы и у каждой
Но справились и с этим, а на обратном пути я поблагодарил Эдуарда. Сказал, что увиденное было интересно и мне. Я узнал кое-что такое, чего не знал раньше. Эдуард остановился.
— Неужели ты раньше не бывал там, в коровнике? — спросил он, не веря своим ушам. Я рассказал, что здесь это не принято — по крайней мере, у меня так не заведено, — и Эдуард покачал головой. Он не знал, что сказать. Но затем холодный ветер заставил его ускорить шаги. Дома ждал горячий печной бок и неодолимо тянул к себе.
Когда Эдуард через год опять был в Ситарле, он захотел снова встретиться с Олави.
— Но мы ведь уже видели все, — воспротивился я. — Зачем нам туда опять, там все идет, как и в прошлый раз. Не надо их напрасно беспокоить.
И тут Эдуард разозлился. Вот таковы, именно таковы финны, даже к соседям не ходят, сидят по своим домам. Как можно так жить?!
И эта быль не переставала занимать его. Он написал об этом очерк для какого-то сборника, а теперь и я пишу о том же. Мы вспоминаем тот случай, мы оба его пережили, но насколько по-разному! Для меня естественно, что соседа не беспокоят без дела. Но Эдуард делает иной вывод: финн — отшельник и избегает других людей, а вот русские — они любят своих соседей, ходят в гости как домой.
Кто лучше? Оба лучше.
Хотя сельская местность пугала, Эдуард не мог от нее отделаться: из Хельсинки всегда приезжали и в Ситарлу. И в конце концов, летом Эдуард особо и не сопротивлялся. Она входила в совместную обязательную программу, это была судьба, совсем как в Москве балкон на улице Усиевича. Я был посылкой в России, он тем же самым — здесь. Посылки рта не раскрывают, они мирятся даже с ударами при перевозках.
Еще до того, как имение в Ситарле стало в конце концов моим домом, мы бывали в деревне, в коттедже на озере Лиесъярви, которым владел Антса. Ездили туда два-три раза, в первой поездке к нам присоединился и Мартти. Во второй экспедиции кроме нас с Эдуардом участвовали Антти Туури и Эрно Паасилинна. Нас, героев-путешественников, даже запечатлел фотоснимок. Какие мы молодые… У Антти был большой «Вольво»-универсал, куда мы четверо хорошо умещались. На нем предполагалось совершить осенний автопоход в мужской компании, в ходе которого предусматривалось не только париться в сауне и разговаривать, но и собирать грибы.
Так и произошло. Стоял прозрачный красивый конец сентября, золотая осень в самом разгаре. Это было начало 1980-х годов. За недостатком времени я опускаю точную дату, как, ради разнообразия, бывало, шутил Маси Ларва. Но судя по одной фотографии, это был 1982-й. Лодка была маленькая и утлая, но мы втиснулись в нее и поплыли через мелкое Лиесъярви к землям национального парка по грибы. Я помню молодой ельник, по опушкам которого во мхах россыпями росли белые грибы, лисички и ежовики. А из расщелин в валунах выглядывали ворончатые лисички; я, наверное, нашел бы их там и сейчас. Эдуард стоял с корзиной в руке и клал в нее гриб, когда его ему давали. О чем он размышлял, не знаю. Но грустным Эдуард не выглядел. Он был заблудившимся, но в хорошей компании. А этого для безопасности было достаточно.