Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского
Шрифт:
Это больше, чем я даже порой понимаю. Опять я мысленно сажусь в какой-нибудь поезд или самолет прошлого и отправляюсь в путешествие по часам, дням и суткам. Почему-то всякий раз я вспоминаю Байкал и Иркутск, а потом Братск, где в ресторане местный Высоцкий пел мне такую знакомую по пластинке песню: «Балладу о коротком счастье»… А какой-то верзила поднялся со стула, решив потанцевать, и упал на пол, — ничего из танцев не вышло, таким коротким было это счастье. Но любезная официантка, острозубая девчушка-амазонка с поджатыми, ярко накрашенными, земляничными
Мысль продолжает свое течение, петляет, задерживается где-то в заоблачных сферах и, наконец, опять останавливается на Эдуарде. Как долго я с ним знаком, но знаю ли я его на самом деле? Знает ли кто-нибудь другого человека, даже самого близкого? Может быть, только самого себя, а потом, сравнивая, каждый создает свое представление о другом? Знаю ли я, что Эдуард думает о счастье и работе и о жизни вообще? Когда я в последний раз говорил с ним о таких вещах? Сейчас, по крайней мере, не говорю и долгое время не говорил. Может быть, говорил когда-то давно, так давно, что почти забыл, что он думал.
Почему я пытаюсь вспомнить, что сказал Эдуард, почему бы мне не спросить, что он думает теперь, спросить прямо? Пока могу. Действительно. Подгоняемый этой мыслью, я, ради разнообразия, подхожу к компьютеру и пишу сообщение по электронной почте самому Эдуарду и прошу у него ответа на одиннадцать вопросов, которые тут же быстро формулирую. Почему именно одиннадцать? Не ради чего-то, просто большее или меньшее количество на этот раз не приходит на ум. «Пожалуйста, постарайся отвечать серьезно», — прошу я, потому что, думается мне, знаю менталитет и темперамент объекта. И начинаю ждать.
Вечером ответы, как ни странно, приходят.
Насколько по-иному выглядит письмо, пришедшее по электронной почте, даже если его распечатать на принтере. Прежде письма Эдуард писал на старой машинке. Машинок у него скопились десятки — настоящая коллекция; в том числе и такие, которые он со страстью коллекционера приобретал, увидев в комиссионке. Отпечаток у машинки был неровный — как почерк, — а некоторые литеры ударялись о бумагу с такой силой, что пробивали ее. Те письма были человеческими.
Первая пишущая машинка Эдуарда была марки «Оптима». Ее он купил у старой женщины, которой машинка была больше не нужна. Машинка стоила 120 рублей — тогдашний месячный оклад инженера. Так что пишущие машинки покупать было можно, но за владельцем таковой всегда как-то присматривали. Слово воспринималось таким же опасным, как оружие. Машинки в учебных заведениях, например, в нерабочее время всегда строго держали под замком, вспоминает Эдуард.
Но теперь все иначе. Механические машинки остались без дела. А все письма, распечатанные на принтере, выглядят одинаковыми. К счастью, в содержании все-таки еще есть различия.
Я спрашиваю сначала, любил ли Эдуард свою жизнь
А теперь какова жизнь у Эдуарда?
«В основе своей жизнь по-прежнему мне нравится — из-за моих дочек, из-за работы и из-за жизненного азарта Я все еще состязаюсь со всем миром и с разными людьми и организациями».
Азарт, вот подходящее слово. Эдиков инстинкт соперничества довелось испытать на своей шкуре и мне — год-другой мы играли в теннис. Он только осваивал этот новый для себя спорт и взял несколько уроков, но как бывший мастер по пинг-понгу хотел сразу победить меня, требуя, чтобы мы играли по настоящим правилам и считали очки… Он бегал и бил, и бегал, и бил, но это не помогало; на моей стороне был несравненно больший опыт. Тем не менее, он не хотел сдаваться, и игру приходилось начинать снова и снова.
Об этом же, наверное, говорит то, что он с удовольствием занимается горными лыжами; в Италии весной 2007 года он чуть не сломал ногу, когда забрел на самую трудную, черную трассу. К счастью, переломилась лишь лыжа, но следующий день прошел в гостинице за улучшением душевного состояния с помощью виски. Это, однако, мелочь по сравнению с тем, что во времена игры в теннис он приобрел снаряжение для дельтапланеризма, еще и с мотором, и едва не распрощался с жизнью, когда поднялся наконец в воздух и упал на землю с высоты в несколько метров с мотором за спиной. Но ведь мысль о полетах была такой красивой, замечательной и интересной. Тоже из мечтаний детства, взлелеянных Авиационным институтом?
В своих вопросах я перешел к понятию счастья вообще и любви к России, родине и ее людям. А также ко всему тому, что является главным в жизни, по крайней мере, на мой взгляд.
Эдуард переводит дух, я действительно слышу его вздох даже в электронном письме, быстрый и немного угнетенный. Затем он размышляет минуту и отвечает так:
«Для меня счастье имеет различные формы проявления. Когда я спустился на лыжах по крутому склону, ураа! Когда я выиграл трудный судебный процесс, ураа! Когда я помирился с женой — слава Богу!
Вот что такое счастье, так я его воспринимаю. Сидеть в своей скорлупе и наслаждаться счастьем — такое не для меня».
А Россия?
«Ханну, я люблю свою страну. Ее леса, овраги, реки и холмы. Но правительство я не люблю и не могу, собственно, уважать народ. Мне не нравится, что из нашей страны сделали свалку отходов. Не нравится, что народ раболепничает, как лакей. Мне нравится Россия, какой она была в 1900–1914 годах. Тогда были и лошади, и автомобили. Были свечи и электрическое освещение. Был модерн, и была старина».