Шрифт:
ДИАНА ВИНЬКОВЕЦКАЯ
Единицы времени
В Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме, под щитом с двумя золотыми львами и девизом: «Deus conservat omnia», в одной из комнат бывшего дворца Шереметевых, рядом с Белым залом Кваренги, открылась экспозиция: рабочий кабинет Иосифа Бродского из колледжа Маунт–Холиок (Мария Бродская прислала мебель из Америки). Может, кто-то вдохновится прочитать или написать стихи, глядя на письменный стол Иосифа? А этажом выше выставка фотографа Бориса Шварцмана — портреты знакомых и друзей Иосифа шестидесятых годов. Через бывший Шереметевский сад входишь в зал и начинаешь вспоминать, заглядывать в лица и узнавать.
Большой
А вот двое за одной подписью: Яков Виньковецкий, а кто с ним рядом — неизвестно? Это я, Дина Киселева, потом Диана Виньковецкая. Мне нравится мое непредвзятое выражение, но подписи под фотографией нет, что это я. Я бы не возражала быть одним целым с моим покойным мужем Яковом, но время расставило свои разделения, «вплоть до смерти. И после нам не вместе лежать», да и не единение хотели показать устроители выставки, просто до тебя нет никому дела — ни посторонним, ни друзьям. «считайте так, что нас на свете нет». Ведь не только фотографические портреты отображают реальность, но и подписи под ними.
Где-то посредине зала, когда еще рассматривала портреты, со мной произошло то, что описывает Марсель Пруст в «Поисках за утраченным временем». Как запах домашнего печенья внезапно вызывает у героя воспоминания о событиях прошлого, так у меня этот портретный калейдоскоп вдруг вызвал лавину ассоциаций. Конечно, эти «лавины» неповторимо индивидуальны для каждого отдельного человека и, может быть, для каждого отдельного состояния. Каждое отдельное событие в жизни человека может навсегда исчезнуть, затихнуть, а что-то может остаться незабываемым моментом. И эти незабываемые моменты вдруг зашевелились, ожили, заговорили… воскресли и унесли меня в воспоминания.
Мне захотелось коснуться какой-то части моей «лавины» ассоциаций и оттенить свое ощущение климата тех фотографических времен, передать смысл и эмоции некоторых встреч, без претензий на всесторонний анализ судеб круга друзей и приятелей. За каждым лицом стоит жизнь, мои отношения, и каждое из них имеет право на отдельную книгу. Конечно, текстуально я не помню многих диалогов, да и всегда нелепо и смешно читать прямую речь, пронесенную сквозь годы. Но есть отдельные минуты, фразы и слова, которые врезались в память, и пусть они существуют и живут не только в моей памяти, но и на бумаге. Хочу сказать спасибо судьбе, что встретила таких людей, как Яков и Иосиф, и «поклониться их теням».
Иосифа Бродского и Якова Виньковецкого сближал внутренний космос души, мрачное мироощущение, высокая духовность и чувство оторванности от толпы. Один стал широко известен, другой гораздо меньше — (он добровольно ушел из жизни в 1984 году), но для меня они были духовными вдохновителями, людьми с «открытыми окнами», которые помогли мне открыть мои. Они оказали влияние на мое взросление — со временем я становилась сильней через них, вошла в круг их друзей и знакомых, обогатилась знаниями, освободилась от мелкотравчатости, обрела уверенность, ощущение индивидуальности, раскрепощенности,
Не помню, кто сказал, что нет ничего страшнее посмертных комментариев и записок. И это правда: как часто через маленькую призму совсем не видно большого, а разглядываются только микробные мелочи, ведь все события окрашиваются твоей сетчаткой. Вне отношения к себе, конечно, невозможно «вспоминать», и все, что вспоминается, больше говорит о тебе. И бывает невыносимо, когда люди, наделенные духовными дарами и преимуществами, уравниваются суждениями ограниченных людей. Но я рискнула обнажить часть своей сущности — описать свое виденье отдельных событий по отпечаткам памяти, через призму своей сетчатки, своего времени и своей любви. И чтобы не было стыдно перед теми, кого уже нет, я буду в мысленном общении с ними, как с присутствующими. Яков и Иосиф, может быть, и улыбнутся, «читая» это эссе.
В мое повествование будет просачиваться прошлое, я буду возвращаться из прошлого в настоящее и наоборот — взад и вперед. Туда–сюда без всякой хронологии и географии. Прошлое так внедрилось в действительность, что становится частью настоящего и настоящее окрашивается прошлым. Нет и непрерывности в воспоминаниях, а есть несоответствие запоминаний. прорехи в памяти. Все, что было в жизни, связано совсем не логикой, а тем, что творилось и творится в твоей душе.
Итак, оглядываюсь назад. Шествие. «Союз с былым сильней, чем связь с грядущим».
Начну с того, как я оказалась на фотографии рядом с Яковом и как моя жизнь переплеталась со строками Иосифа.
В казахстанской степи был разгар лета, в логах гор Кызыл–Тау все цвело и пело. В этот день я услышала стихи. В степных горах я впервые, на студенческой практике в геологическом маршруте, иду чуть позади Якова Виньковецкого — старшего геолога, художника–абстракциониста, которого несколько побаиваюсь и соблюдаю природноподчиненную дистанцию. У нас нет никаких отношений, хотя я позвонком знаю какую-то предсудьбу, чувствую что-то тревожно–неслучайное во всем происходящем. Смотрю. Тут нет никакой цивилизации, ни зимовок, ни юрт, ни троп — первозданность, природа до нас. Откуда-то издалека доносится звук воды. Степи хорошо прячут оазисы. Около источника присаживаемся. «Давайте я вам почитаю стихи Иосифа Бродского», — вдруг говорит Виньковецкий. И, уловив ответ, только мелькнувший в моей голове, а скорей всего и не думая его дожидаться, он начинает читать: «Плывет в тоске необъяснимой…»
Море звуков сразу приходит в движение. Каждая вещь начинает двигаться. Саксаул, кустарник, камни. Круженье.
«Плывет в глазах холодный вечер.»
И в тоске и объяснимой и необъяснимой поплыли слова. Пение птиц и звук стихов сливаются. Все видимое углубляется в слышимое и воплощается в ритме. Как будто во сне, под волшебным влиянием, все одушевляется. Колдовство. Я испытываю завораживающее действие магии ритма, почти ничего не понимая в содержании. Я не слежу за словами, а слушаю сама не знаю что — полноту своего существования? Ввысь унеслось мое дыхание. И в самый короткий миг, в самый краткий атом моей жизни я ощущаю прилив счастья. Яков читает стихи ритмично и размеренно, как молитву, как песнопение, без актерского придыхания (Иосифу нравилось Яшино прочтение, как он называл, единственное во всей вселенной, после него). Кажется, что вся предыдущая жизнь была лишь подготовкой к этому моменту. Все — яркая, мистическая внешность Якова, ритм стихов, простор степи, загадочность, голос судьбы действуют на меня магнетически. Танец слов превращается в любовь. Я поднимаюсь на высшие ступени чувства — к высшему желанию.