Единожды предав. Исторические повести
Шрифт:
Семейные несчастья и хозяйственные неурядицы навели Курбского на следующие невеселые размышления о своих новых соотечественниках: «Воистину смеха достойно, что королевская высота и величество (Сигизмунд Август. — С.Ц.) не к тому обращалось умом (чтобы следить за военными действиями русских. — С.Ц.), но паче в различные плясания и в преиспещренные машкары (маскарады)… Княжата так боязливы и раздрочены (утомлены. — С.Ц.) от жен своих, что, услышав о нахождении варваров… вооружившись в сбруи, сядут за столом, за кубками, да бают фабулы с пьяными бабами своими… все целые ночи истребляют над картами сидяще и над прочими бесовскими бреднями… Егда же возлягут на одрах своих между толстыми перинами, тогда, едва по полудню проспавшись, со связанными головами с похмелья, едва живы встанут,
Все это, в совокупности с безотрадными вестями с родины о гибели жены, сына и «единоколенных княжат ярославских», отравляло жизнь и портило характер. Но, к чести Курбского, он искал забвения не в вине, а в «книжных делах и разумах высочайших мужей». Чтобы «не потребиться вконец грустию меж людьми тяжкими и зело негостеприимными», он занялся науками — изучил латынь, переводил Цицерона, Аристотеля, силился привнести в славянский язык латинские знаки препинания. Вскоре его научная деятельность стала более целенаправленной. Середина XVI века для всей Европы была временем напряженной религиозной борьбы и богословских споров. Это возбуждение и беспокойство остро чувствовалось и в православной среде, особенно в Литве. Речь Посполитую наводнили тогда кальвинистские и лютеранские проповедники и миссионеры, сектанты и религиозные вольнодумцы. Католическая церковь бросила на борьбу с ними свою мобильную гвардию — орден иезуитов. От обороны отцы-иезуиты быстро перешли к наступлению, и к концу века Польша вновь стала вполне католической страной. Но, подавив протестантство и ереси, иезуиты принялись за православную Литву, где преобладало русское население. Православная Церковь не была готова к воинственной встрече с Западом. Современники с горечью говорили о «великом грубиянстве и недбалости», то есть необразованности, местного клира, и XVI век закончился почти повсеместным отступничеством иерархов, отпадением в унию… Основная тяжесть борьбы с католической пропагандой легла на плечи отдельных священников и мирян, среди которых был и князь Курбский.
Он зарекомендовал себя ярым противником унии, писал послания к православным общинам, убеждая крепко держаться веры отцов своих, не вступать в споры с более учеными иезуитами, не ходить на их беседы и по мере сил разоблачать их хитрости и заблуждения. Прямой полемики с иезуитами Курбский не вел, ревнуя прежде всего об общем укреплении православного сознания. Здесь и пригодилось его влечение к переводческой деятельности. Чтобы помочь православным братьям вернуться к первоистокам христианского вероучения, он начал переводить святоотеческие творения, напоминая, что «древние учителя наши в обоих научены и искусны, сиречь во внешних учениях философских и в священных писаниях». У него были большие переводческие планы: он собирался перевести великих отцов IV века. В помощь себе он собрал целый кружок переводчиков, но сделать успел сравнительно немного — перевел некоторые сочинения Златоуста, Дамаскина, Евсевия. Важнее была сама его попытка противопоставить православный идеал «польской барбарии».
В государственных делах в это время он почти не принимал участия. Зато не оставлял феодальных привычек: завладев Туличовом, имением шляхтича Красенского, всячески скрывался от королевского коморника Вольского, который с королевским указом о возвращении захваченного хозяину пропутешествовал по всем владениям Курбского, но так и не нашел князя. Более того, один из урядников Курбского пригрозил ему палкой, если он и впредь будет ездить по ковельским землям. Вольскому удалось встретиться с Курбским уже после того, как Сигизмунд умер. Князь почтил королевский указ следующими словами: «Ты, пан Вольский, ездишь ко мне с мертвыми листами, потому что когда помер король, то и все листы его померли. Когда приедешь ко мне с листами от живого короля, то такие листы я приму от тебя с честью. — И, помолчав, прибавил: — Да хотя бы ты и от живого короля приехал ко мне с листами, то я тебе и никому другому Туличова не уступлю». То есть Сигизмунд, как-никак его благодетель, имел в глазах Курбского цену лишь до тех пор, пока от него можно было чего-нибудь ожидать. Умерший король
В 1579 году Курбский женился в третий раз, показав на деле, как он относится к столь горячо защищаемому им на словах Православию: по церковному учению брак при живой жене, хотя бы и разведенной, был недопустим. Его новой избранницей стала Александра, дочь покойного пана Семашка, старосты каменецкого. Она была не так богата и родовита, как Мария Юрьевна, но с ней престарелый Курбский наконец обрел семейный покой. В духовном завещании он называет ее «женою милой» и говорит, что она оказывала ему доброхотные услуги, когда он был здоров, а в болезни усердно и искренне ухаживала за ним, прилагая большие старания о поправлении его здоровья с немалыми для себя издержками. Александра родила ему двоих детей — Марину и Дмитрия.
На закате дней Курбскому пришлось еще раз обнажить меч против отечества, под знаменами Стефана Батория. С отрядом из ста человек он храбро бился под стенами Полоцка. Летописец свидетельствует, что на призывы Курбского к защитникам города перейти на сторону короля со стен раздавалась ругань. Бесчестя себя, Курбский в последних посланиях к царю выражал радость от унижения России. У него начали проявляться признаки мании величия: в письме к императору Максимилиану I он призывал поддержать его (!) и Батория в походе против Москвы.
Вместе с тем его вотчинному самоуправству в Литве пришел конец так же, как и в России. Курбский скоро почувствовал, что новый король не чета старому. Баторий распорядился набирать во владениях ковельского князя людей для нового похода против царя, как в землях обыкновенного ленного владельца. Курбский попробовал было сопротивляться, но был быстро усмирен вызовом в королевский суд и угрозой крупного штрафа с конфискацией всего имущества. В 1581 году он отправился с Баторием под стены Пскова. Но разбить лоб о древнюю русскую твердыню вместе с поляками ему не довелось. По пути Курбский заболел и вернулся в свои имения. На недужного князя посыпались судебные иски — самые разные люди обвиняли его во всевозможных обидах: грабежах, насилиях, убийствах. Курбскому еще кое-как удавалось отвертеться или откупиться…
Жизнь быстро угасала в нем. С горечью Курбский видел, что, сменив отечество и господина, он в общем-то поменял шило на мыло, — потомок Владимира Мономаха вынужден был вступать в тяжбы с ковельскими жидами, голозадой безземельной шляхтой и хлопами! Болезнь вкупе с этими невеселыми мыслями вызвала в душе Курбского преждевременное одряхление, в нем уже не было прежних решимости и горячности: тяжелая рука Стефана Батория согнула его непокорную княжескую выю не хуже руки Грозного. Предвидя, что детям его не видать Ковельского и других пожалованных ему имений, он падал духом и в завещании поручал свое осиротелое семейство королю, умоляя его защитить жену и детей от обид и несправедливых притязаний и этим вознаградить верную, доблестную и правдивую службу своего «наименьшего и подножнейшего слуги». Таковы были последние титулы князя Ярославского и Ковельского!
Курбский умер между 6 и 24 мая 1583 года. Как он и предвидел, Ковельское имение у его потомков было отнято, хотя литовские поместья оставлены. Его сын Дмитрий перешел в католичество, внуки отличились в войнах Речи Посполитой с казаками и шведами. Род Курбских угас около 1777 года. В официальных грамотах эта фамилия в последний раз упоминается в 1693 году, «когда князю Александру, сыну Борисову Курбскому, учинено наказание: бить кнутом за то, что жену убил». Буйная кровь князя Андрея так и не успокоилась в его потомках.
Курбский не пользовался уважением в Литве, да и русским людям благодарить его особенно не за что. Всей своей жизнью он показал, что в его обличениях тирании Грозного им двигали не христианские любовь и сострадание и даже не абстрактный гуманизм, а озлобленность матерого феодала, которому сильная верховная власть не дает вволю разгуляться за счет своих подданных и соседей; он пытался направить Россию по стопам Речи Посполитой и, следовательно, невольно готовил своей родине печальное будущее этого несчастного государственного образования.