Единожды солгав
Шрифт:
– Какую школу оканчивали?
Это очень напоминало допрос, и заставляло насторожиться.
– А в чём дело?
– Ни в чём, – спокойно отказался он. – Для протокола.
– Интересно, зачем вам для протокола моя биография?
– Алёна Викторовна, вы успокойтесь. Это стандартные вопросы. Школу там же оканчивали, в посёлке?
Алёна сверлила взглядом его равнодушное лицо, после чего нехотя ответила:
– Нет. С десяти лет я находилась на воспитании в местном детском доме. Мать лишили родительских прав в отношении меня. Тогда детей у неё было трое, я самая старшая, она не справлялась, и меня забрали. А двоих младших оставили с ней.
– Ясно.
– Что
– Что ничего хорошего в вашем детстве не было.
Алёна невольно поморщилась. Негромко проговорила:
– Ценный вывод.
Мужчина, наконец, оторвался от своих записей, поднял голову и на Алёну посмотрел. Очень внимательно.
– Лицо мне ваше знакомым показалось, вот и заинтересовался.
Алёна примолкла, нахмурилась. Глаза в сторону отвела, хотя, делать этого не стоило, знала, что не стоило. А мужчина закрыл папку с делом, прихлопнул её ладонью. А Алёне сказал:
– Не надо нервничать, Алёна Викторовна. Я много кого встречал, много чего помню, профессия у меня такая. А тут всё совпало. Лицо ваше мне знакомым показалось, фамилия вашей матери… У вас ведь теперь другая фамилия?
Алёна смотрела на него, понимала, что её взгляд может казаться обречённым. Повторила:
– Я просто хочу похоронить мать и уехать. И больше никому ничего не напоминать. Себе в первую очередь.
– Город маленький, сами понимаете, – проговорил следователь. Алёне начало казаться, что он не просто интересуется, а проявляет чрезмерное любопытство. – Это вы сменили обстановку, изменили жизнь, повзрослели. Вам ни к чему помнить прошлое. И это правильно. А уж за то, что узнал, простите меня. Наверное, не стоило вам этого говорить.
– Наверное, не стоило, – согласилась она, сверля взглядом усатое лицо. А потом ровным голосом сообщила: – Я вас помню. Я не забываю людей. Вы работали с подростками.
Мужчина неожиданно улыбнулся. Кивнул.
– Долго работал. И хочу вам сказать, что у меня тоже хорошая память на людей, на лица. Это, простите, профессиональное. К тому же, большинство моих подопечных так и живёт в этом городе. С некоторыми даже пришлось разговаривать в этом кабинете. Но не так, как с вами, к сожалению.
– Вы считаете, что я тоже ваша подопечная? Насколько помню, наше знакомство ограничилось парой профилактических бесед.
– И, слава Богу, я вам скажу, Алёна Викторовна, слава Богу. Поэтому мне настолько приятно общаться с вами сейчас. Так что, уж простите стариковское любопытство. Больше не стану вас смущать.
Алёна глаза отвела, чувствовала тяжесть на душе. Негромко проговорила:
– Я не умею смущаться. Жизнь не научила.
Хотелось уехать. Господи, как же ей хотелось уехать из этого города. Алёна вышла из прокуратуры, остановилась на крыльце и сделала глубокий вдох. Это нисколько не помогло, было ощущение, что даже воздух в этом городе пропитан её бесконечным унижением и запахами её неудавшегося детства. Не сказать, что после стало проще жить, что билет на поезд что-либо изменил, в один момент сделал её удачливее и счастливее, но, по крайней мере, на ней не стало клейма детдомовки и дочери алкоголички. Алёна просто больше никогда об этом никому не говорила.
На следующий день состоялись похороны. Их даже скромными нельзя было назвать. У могилы стояли три человека, Алёна с Зоей, и тётя Маша, единственная, кто подумал купить цветы. Вся церемония заняла от силы двадцать минут. Крепкие мужички опустили гроб в выкопанную могилу, и принялись споро
– Ну, вот и всё, – вздыхала тётя Маша, когда они отправились назад, к поджидающему их такси. – Схоронили Тому. Алёна, ты же была у следователи, что он сказал? Найдут убийцу-то?
Алёна лишь пожала плечами, сказать ей на этот счёт было нечего, а вот Зоя зло усмехнулась.
– Они и искать не станут. Будто у них делов мало, алкашей да бомжей разыскивать!
Тётя Маша головой качнула.
– Нехорошо это, нехорошо. Надо бы найти.
Младшая сестра кинула на тётку выразительный взгляд.
– Тёть Маш, вы так говорите, будто мы чемодан потеряли. Вот чемодан может и нашли бы, и то… сомнительно. А тут иголку в стогу сена ищи. Алкашей этих – полгорода.
Алёна вышла на асфальт и потопала ногами, в надежде, что песок с туфель облетит. А тётке сказала:
– Вы установкой памятника сможете заняться? – И добавила: – Денег я пришлю.
– Конечно, Алёна, конечно. – Тётя Маша взяла её под руку, даже по плечу погладила. – Ты даже не переживай. Я всё сделаю.
– Спасибо.
– Девочки, а поедем ко мне? Посидим с вами, поговорим. Всё-таки надо по-человечески, поминки, хоть скромные. Посидеть.
О чём вспоминать, Алёна не совсем понимала. Но тётя Маша приглашала, Зоя, без всяких сомнений с её стороны, кивнула, соглашаясь, и Алёне ничего не оставалось, как тоже согласиться. Отказаться, накануне отъезда, зная, что, возможно, больше в этот город она никогда не вернётся, показалось крайне невежливым. Но тут есть над чем подумать. Было время, когда Алёна, в принципе, не задумывалась о вежливости, о воспитании, даже о порядочности думать было некогда, а последние годы её изменили. Жизнь с Вадимом её изменила. Вот он, надо сказать, что вместе с мамой, был поборником морали и благопристойности. Поневоле приходилось соответствовать и стараться быть лучше. В его глазах, в глазах окружающих. Иногда казалось, что и перед самой собой удаётся притворяться. Что ей не всё равно, кто и что думает.
По дороге в рабочий посёлок, Зоя с родственницей разговаривали о чём-то Алёне неведомом, об общих знакомых, она даже не вслушивалась особо, даже когда тётя Маша ахала и причитала. Внутри поселилась пустота, дело, из-за которого она приехала, казалось завершённым, и больше ничего не держало. Хотелось вырваться, будто из клетки. Вернуться домой, налить себе ванну с ароматическими солями и маслами, что привезла со спа-курорта, налить бокал вина, и пролежать в ванне, в тишине и одиночестве пару часов, не меньше. Чтобы выбросить всё из головы, перенастроить сознание, и забыть даже запахи своего прошлого, что преследуют её повсюду последние три дня. Успокаивало только то, что уже через сутки всё это свершится, что через двадцать четыре часа она будет дома. И заживёт своей уже привычной, тщательно выстроенной, благополучной жизнью.