Единственная Джун
Шрифт:
Коротко кивнув, он тянет меня под кровать. Я опускаюсь и, прижавшись животом к полу, заползаю под свое спальное место. Там очень темно, валяются потерянные игрушки и игральные карты. От пыли начинает чесаться в носу. Свернувшись калачиком, я притягиваю Бабблза к мокрой от слез щеке, а в другой руке сжимаю телефон. Папа опускается на пол, открывает рот, как будто собирается что-то сказать, но у него лишь дрожат губы, а слова так и остаются несказанными. Он проводит огромной ладонью по лицу и ерошит волосы.
Я понимаю, что он собирается оставить меня здесь, поэтому выпаливаю:
– Мама сказала, что всегда будет меня оберегать.
Всеми
И мамы здесь нет.
На лице отца проступает еще большая печаль, но он молчит. Он не утешает меня, как это сделала бы мама.
Перед тем как подняться, он тянет ко мне руку.
– Еще кое-что, Брант, – произносит отец, глядя на меня своими дикими, полными слез глазами. Он словно задыхается и издает звук, который я, наверное, никогда уже не забуду. Он отдает всеми кошмарами, которые мне когда-либо снились. Сжимая мою руку в последний раз, отец снова издает этот жуткий звук, что-то похожее на кашель, на плач или на ужасное прощание. Он отползает назад и шепчет сквозь непроглядную тьму:
– Закрой уши.
Он вскакивает с пола, разворачивается и выходит из моей комнаты.
Лежа под кроватью, я наблюдаю, как его ноги удаляются все дальше и дальше, а потом дверь закрывается.
Щелчок.
Комнату окутывает тишина.
Мое сердце бешено колотится, дыхание учащенное, они словно работают в одном безумном ритме. Бабблз успокаивает меня единственным возможным для него способом: выполняет роль подушки, пока я лежу, прижав колени к груди.
Я пытаюсь вспомнить все, что сказал мне отец. Нужно много чего запомнить.
«Когда взойдет солнце, набери 911».
Я сжимаю в руке телефон.
«Не спускайся вниз».
Почему я не могу спуститься вниз? Я хочу к маме. Мне нужно, чтобы она защитила меня от всех этих странных вещей, которые я не понимаю.
Кажется, было еще кое-что… последнее, что я должен был сделать, но я не могу вспомнить.
Что это было? Что же это было?
Из глаз льются слезы, щиплет в горле, мысли бешено проносятся в моем сознании.
«Еще кое-что, Брант…»
Я не могу вспомнить. О нет, я не могу вспомнить!
Пол холодный и темный, мне так одиноко. Мне страшно.
Мне никогда еще не было так страшно.
Когда, плача и крича, я зову маму, последняя просьба моего отца всплывает в памяти.
А, точно!
Закрыть…
Бум.
Я дергаюсь от громкого звука, все тело дрожит, я широко распахиваю глаза. Думаю, может, это просто фейерверк. Я все еще слышу их иногда, прямо за окном, те, что еще пускают в честь прошедшего Дня поминовения [5] . Они окрашивают небо в красивые яркие цвета. Глядя на них, я чувствую себя счастливым и улыбаюсь.
5
День поминовения (англ. Memorial Day) – национальный день памяти США, отмечается ежегодно в последний понедельник мая. Посвящен памяти американских военнослужащих, погибших во всех войнах и вооруженных
Но сейчас я не чувствую себя счастливым, и я не улыбаюсь.
Мне кажется, что это был не фейерверк.
Я все равно закрываю уши, хотя, может быть, уже слишком поздно. Я изо всех сил стискиваю уши руками, уткнувшись лицом в мягкую игрушку, чтобы ничего не слышать.
Так я и лежу долгое время. Мне сложно определить, сколько прошло времени, но, возможно, и несколько часов.
И я знаю, что должен ждать, пока не выглянет солнце и не зальет светом мою комнату, но у меня уже болят мышцы. Тело устало и занемело, шея ноет. Здесь становится трудно дышать.
Решившись, я набираю номер, который назвал папа. 911. Отвечает женщина, но я ничего не говорю. Папа не велел мне ничего говорить. Он просто сказал мне набрать номер.
Я ползу на животе, помогая себе руками, а затем хватаю Бабблза и на цыпочках выхожу из комнаты, стараясь идти как можно тише. Я обещал папе, что не буду спускаться вниз, поэтому не хочу, чтобы он меня услышал.
Он не должен знать, что я нарушил обещание.
У меня внутри все сжимается, пока я пробираюсь по темному коридору. Всюду тихо и слышен только скрип деревянных половиц, а также шум потолочного вентилятора. Я осторожно спускаюсь по лестнице. Это все напоминает мне рождественское утро, когда я украдкой заглядываю под елку, проверяя, не приходил ли Санта и не принес ли мне подарки, завернутые в яркую бумагу и сверкающие банты.
Но это не рождественское утро.
И то, что я обнаруживаю, спустившись по лестнице, – это не подарки, подписанные моим именем. Нет радости. Нет ощущения чуда.
Есть только неописуемый кошмар.
Кровь.
Страх.
Крик.
Мой крик.
Я зажмуриваю глаза, пытаясь прогнать увиденное. Затем снова их открываю.
Это все на самом деле, это реально… о нет, это происходит на самом деле!
Бабблз выскальзывают из руки, падая в лужу красного цвета, которая растеклась из дыры в голове моего папы. Рядом с ним лежит пистолет – точно такой же, который я видел в фильмах и телепередачах.
Мама тоже лежит рядом с ним. У нее что-то обмотано вокруг шеи, из-за чего ее рот открыт, а глаза выпучены. Мне кажется, что это рабочий галстук моего отца.
Он фиолетовый.
Я ненавижу фиолетовый. Это самый ужасный цвет, который я когда-либо видел.
Мама не смотрит на меня, хотя ее глаза открыты. Она безмолвна и неподвижна, как и папа.
– Мамочка? – едва ли это похоже на мой голос. Он такой высокий и писклявый, слова вязнут в горле, как жевательная конфета Laffy Taffy. Я обхожу отца и реку крови, что растеклась вокруг него, и бросаюсь к маме. Она не двигается. Она не обнимает меня в ответ.
Она не оберегает меня, как обещала.
Я рыдаю у нее на груди, умоляя ее проснуться, прошу, чтобы она почитала мне сказки и спела колыбельную. Мне так нужно, чтобы она сказала мне, что это всего лишь плохой сон.
Здесь через некоторое время меня и находят незнакомые люди, одетые в форму. На их лицах застыл ужас – такой же, как и на лице моего отца, когда он выходил из моей комнаты. Они отрывают меня от мамы, и я дерусь, кричу, плачу; я отчаянно тяну руки, умоляю, пока они выталкивают меня наружу через входную дверь.