Единственная любовь Казановы
Шрифт:
— Становится поздно, — наконец произнесла она хоть что-то разумное, мягко высвобождаясь из его объятий. — Мне пора возвращаться…
— Вам никуда не надо больше возвращаться, — перебил он ее.
— Нет? — произнесла она. — Но мои платья? И Ринальда?
Ринальду она наняла себе в услужение во Флоренции.
— Она сюда скоро явится, — сказал Казанова, взглянув на свои массивные швейцарские часы. — Чино привезет ее, как только она все упакует.
— Вы обо всем подумали, — сказала она и добавила: — Наберитесь со мной терпения. Я никогда раньше не жила с мужчиной.
— Как и я с женщиной! —
— Что?! — Даже она, при всей своей любви к нему, не могла проглотить столь нелепое утверждение.
— Это правда, — возразил он. — Я спал с женщинами. Я находил места, где мог встречаться с женщинами и любить их. Но мне ни разу еще не хотелось делить с женщиной кров.
— Надеюсь, вам это не опостылеет, — сказала она несколько патетически, так что он внутренне съежился.
И он поцелуями задушил эту мысль и опасения Анриетты.
Подобно народам, которые, не имея истории, заранее считаются счастливыми, у отношений этой счастливой пары тоже не было истории — пока. Их жизнь могла бы показаться тем, кто никогда не знал любви или забыл это состояние мономании, либо бесцельной, либо монотонной — в зависимости от того, что человек выше ценит — деньги или пустяковые развлечения, именуемые удовольствиями. Казанова и Анриетта рано ложились и поздно вставали; они совершали прогулки и покупали забавные мелочи; они поведали друг другу все, что могли припомнить из своего детства и юности, а затем в своем желании раскрыть душу и развлечь собеседника припоминали, пожалуй, больше того, что с ними было; они задумывали самые разные торжества всякий раз в другом месте и, предпочитая общество друг друга любой компании, будь то люди знакомые или придуманные, считали отсутствие собеседников благословением, а не пробелом.
Они были идеально счастливы, и у их отношений не было истории.
Иной раз случайно оброненное слово напоминало Анриетте о невыполненном плане возвращения с помощью влиятельных старых друзей принадлежавших ей по праву владений — во всяком случае, так Казанова понимал ситуацию. Правда, он не мог понять, почему при упоминании об этом она сразу мрачнела и настораживалась. У него тоже была своя забота, забота более ощутимая и земная, — из тех, что рано или поздно нарушают мир и радость общения у девяти из десяти пар. У Казановы кончались деньги.
Эти два обстоятельства и положили начало истории их отношений, а история всегда полна ошибок и страданий, если не горя и преступлений.
Для человека шалого, следующего зову импульса с такой легкостью, от которой встали бы дыбом те несколько волосинок, что окружают лысину г-на Осмотрительного Денежного Мешка, Казанова обладал удивительным даром предвидения — или мы назовем это умением обходить провалы, почти неизбежно подстерегающие людей его типа? Он заключил сам с собою пакт: когда дело дойдет до последней сотни золотых, он выложит их на карточный стол и выиграет.
Так он и поступил — и проиграл.
Положение — по самым мягким оценкам — создавалось нелепое и могло оказаться роковым для идиллии. Однако Казанова взял себя в руки — у окружающих сложилось впечатление, что он вышел из игры из-за невезения, — пошутил, сунул в нос понюшку табаку и не спеша направился к выходу, рассмеявшись и бросив через плечо, что скоро вернется.
Ночной холод недобро встретил Казанову,
Что же делать? Тут не было Брагадина, не было Марко, у которых можно было бы попросить денег или взять взаймы. Да и писать сенатору с просьбой о новом одолжении он едва ли мог, не отдав того, что занял ранее, и не ответив на многочисленные вопросы, адресованные оракулу «Ключа Соломона». Если не считать Чино, Казанова не знал во Флоренции ни единого человека, который одолжил бы ему хоть дукат, а у Чино он не хотел занимать — больше из самолюбия, чем по более высоким мотивам. Можно, конечно, дойти до дома, признаться во всем Анриетте, заложить один из ее бриллиантов и снова попытать счастья в игре…
Вот она, нужная идея! Обвязав шляпу носовым платком, он прошлепал под дождем к ростовщику, получил пять золотых флоринов за свои часы и поспешил назад, к игорному столу.
— Дождь идет, — заметил он в ответ на два-три удивленных и любопытных взгляда, — подожду, пока весь не выльется.
И стал ждать, внимательно, пристально следя за игрой; затем, словно наскучив самому себе и не выдержав уныния медленно тянущегося времени, бросил на стол золотой как бы наудачу, а на самом деле насторожившись и тщательно все просчитав. Выиграв десять золотых, он прекратил игру, написал Анриетте записку, что встретил друзей и дома будет поздно, — пусть не ждет его и спит. Записку он отдал слуге, присовокупив к ней немного денег и приказание доставить немедленно. Затем он вернулся к карточному столу и, сосредоточив все внимание на игре, забыл об остальном…
Серая заря вставала над древним городом, когда Казанова снова вышел на улицу из игорного дома. Дождь кончился, и бледные звезды в светлеющем небе обещали ясный солнечный день. Ничего этого Казанова не замечал. Вид у него был измученный, ноги от долгого сидения затекли и одеревенели, бока ломило. Хорошо бы сейчас развалиться в фельце гондолы и бесшумно плыть по тихой воде, перебирая в кармане свой выигрыш — двести с лишним флоринов! Но трястись в наемном экипаже, воняющем конюшней, по холодным улицам — нет, лучше пойти пешком.
Когда он подошел к площади, на которой они с Анриеттой жили, небо на востоке уже алело, а утренние птицы перекликались и ссорились. Открыв дверь, Казанова бесшумно вошел в спальню, намереваясь поцеловать спящую Анриетту, а затем подремать в кресле, пока она не проснется. Если он напугал ее неожиданным появлением, точно призрак, то и сам был не менее удивлен и смущен, увидев, что она сидит в ночной рубашке и пеньюаре возле догорающей свечи, бледная, с черными от бессонницы кругами под глазами. Но лишь только она поняла, что это он, — горестное выражение исчезло с ее лица, в нем снова заиграли краски жизни, и она бросилась в его объятия, сотрясаемая рыданиями.