Единственная наследница
Шрифт:
– Вам нравится? – с беспокойством спросила Мария, пока хозяин молча переходил из комнаты в комнату, осматривая ее творение.
– М-мда… – пробормотал он в замешательстве. – Не знаю… Но в общем это не так уж плохо.
– Не так уж плохо? – возмутилась она, не ожидавшая, конечно, от этого человека похвалы, но хотя бы на сдержанное одобрение рассчитывавшая.
– А что я должен сказать? – отрезал Чезаре, входя наконец в свой кабинет, который она приберегла напоследок.
Его поразила изысканная красота интерьера, приобретшего теперь другой, более современный вид. Неуклюжей люстры больше не было – свет изливался мягко и сдержанно из расположенных по углам плафонов.
– Мы кончили, как видите, – сообщила она.
– Вижу, – был ответ. Он заметил все эти перемены, нарциссы, этот порядок и блеск, но видел он только ее, Марию, с ее юным прекрасным лицом, обрамленным копной черных волос, с притягательным взглядом ее больших светло-карих глаз. Она улыбалась, показывая ровные блестящие зубы, и эта улыбка волновала ему кровь, а голос пугающе проникал в душу.
– Но, по крайней мере, – осведомилась Мария, – вы довольны?
Чезаре взглянул на белый телефон, который сменил его тяжелого черного скарабея, и нашел наконец предлог, чтобы выплеснуть переполнявшее его напряжение. Реакция его была безрассудной, неожиданной для него самого, но он должен был сделать что-то, что помешало бы ему задушить в объятиях эту сводившую его с ума женщину, без которой он уже не мог обойтись. Как? Он, этот безжалостный критик Пациенцы, женившегося на актрисе, сам готов был потерять голову из-за какой-то служанки.
– Я не желаю в моем кабинете этот киношный телефон! – закричал он внезапно и, схватив аппарат, изо всей силы швырнул его на пол. Телефон разлетелся на куски, а сам Чезаре, глядя на его рассыпавшиеся на полу остатки, уже раскаивался за содеянное, но все же это освободило его от безумного напряжения.
– Вам не следовало делать этого, – прошептала Мария. Лицо ее было серьезно и спокойно. И эта сдержанность девушки сказала ему больше, чем любая истерика.
– Я сообщу вам, куда переслать причитающееся мне жалованье, – добавила она ровным, безличным тоном.
– Я только сказал, что мне не нравится этот киношный телефон, – испытывая мучительное неудобство, попытался поправить Чезаре дело. – Все остальное очень даже хорошо.
– Я рада услышать это даже в случае, если я не буду больше работать у вас, – отчеканила Мария.
– Верни мой старый телефон, – приказал он.
– Спросите его у Амброджино. – Привычным легким движением Мария откинула назад голову.
– Ну, ладно. Я прошу у тебя прощения, – сказал он, беря ее за плечи и пристально глядя на нее. – Господи, ну чего ты еще хочешь от меня?
– Теперь ничего, – прошептала женщина, которая, казалось, внезапно поняла глубинную причину этой ярости.
– Хозяин здесь я, – напомнил он ей примирительным тоном. – И я решаю, кому работать у меня. Ты нужна в этом доме. И я благодарен тебе за все.
– Я рада, – тихо сказала она.
Подойди Мария ближе, Чезаре не удержался бы от поцелуя. Но она не двинулась с места, а он не посмел обнять ее. Мария отстранилась, и Чезаре отпустил ее. Их сейчас разделяла бездна, и они оба сознавали это.
– Мне лестно, что эти перемены одобрены вами, – сказала она, уже улыбаясь.
– Спасибо за нарциссы. В моем кабинете еще никогда их не было. – Он знал, что говорит банальные вещи. Но других слов он не находил для того, чтобы выразить свою нежность к женщине, о существовании которой еще несколько месяцев назад Чезаре Больдрани и не подозревал.
Глава 10
– Да,
– Погода хорошая, – заметила Мария, – поездка будет приятная.
– Я возвращаюсь в Женеву навсегда. – Мадам Лемонье взглянула на Марию, которая подавала шоколадный торт, потом на Чезаре, который сидел напротив нее в столовой, обновленной Марией.
Девушка едва не выронила поднос.
– Навсегда? – недоверчиво переспросила она. Чезаре безучастно следил за разговором двух женщин.
Тот факт, что его любовница приняла окончательное решение, казалось, не имел для него значения.
– Наступают плохие времена, – с улыбкой объяснила Элизабет. – Теперь никто не верит миролюбивым заверениям Муссолини. – На ней было шелковое платье цвета слоновой кости, с широкими рукавами, собранными на узкую манжету. Жемчуг на шее и в ушах переливался лунным блеском. – Мой банкир уверяет меня, что будет война, – добавила она, сообщая мнение мужа, которого всегда называла «мой банкир».
– Это правда, синьор, что будет война? – спросила Мария у Чезаре.
– Да, приближаются тяжелые времена, – нехотя подтвердил он. – Италия и Германия подписали Стальной пакт.
– Что это значит? – с беспокойством спросила Мария.
– Это значит, – объяснила ей Элизабет, – что Италия и Германия – союзники. А поскольку Германия после захвата Австрии и Чехословакии будет продолжать эту захватническую войну, рано или поздно и Италия окажется вовлечена в конфликт.
– Для меня все это сложно, – призналась Мария. Она поняла только одно: люди будут вовлечены в еще одну войну, развязанную другими. – Я думаю, мадам, – искренне сказала она, – что нам вас будет очень не хватать. – Она посмотрела на Чезаре, не понимая, как может он вести себя так равнодушно, ведь их многое связывало.
– А мне будет не хватать тебя, – сказала в ответ Элизабет. – И еще очень многого. Но думаю, всегда важно вовремя сделать выбор, правда, дорогой? – заметила она, направив стрелу в хозяина дома.
– Ну да… я понимаю… – Чезаре не находил нужных слов и под взглядом Элизабет как-то смешался. – Конечно, – снова начал он, – когда немецкие войска направляют на польскую границу свои танковые дивизии и тяжелую артиллерию…
– Да нет, дорогой, – Элизабет улыбнулась с вежливой иронией, – я имела в виду не то. – Она положила серебряную вилочку на фарфоровую тарелку с нетронутым куском шоколадного торта. – Я говорю о нашем личном выборе или, если хочешь, о моем. Важно понять, когда поезд пришел на конечную станцию. – Она говорила в обтекаемых выражениях, не очень понятных, Больдрани, однако, хорошо понимал ее.
– Это плохая для нас новость, – заметила Мария с грустью. – Я ведь многим вам обязана.
– Мне приятно, если я чем-то была тебе полезна, – ответила Элизабет. – Но я уверена, что больше ты во мне не нуждаешься. Думаю, что и синьор Больдрани это переживет.
Элизабет Лемонье была женщина тонкая, чувствительная, но в то же время не лишенная здравого смысла. Она умела соблюдать правила игры. Она любила Чезаре Больдрани, и чувство это еще не прошло, но особой душевной близости между ними не было, и любовь их не была слишком уж пылкой. Ради великой страсти можно разрушить брак, пренебречь неизбежностью войны, но связь, которая все больше походила на дружбу, не заслуживала подобных жертв. «Тем более, – подумала она, глядя на Марию и Чезаре, – что здесь рождается новая любовь». Кроме того, «ее банкир», муж, обожал Элизабет, а она его глубоко уважала.