Единственная
Шрифт:
— А где все это происходит? — спросил я. — Может, на небе есть огромный склад, где на полках хранятся приключения и испытания на любой вкус?
— Склада нет. И места такого нет, хотя вы можете представить себе это в виде пространства. Как вы думаете, где это может быть?
Не зная ответа я лишь покачал головой и повернулся к Лесли. Она тоже покачала головой.
Пай переспросила театральным голосом: «Так где?» Глядя нам в глаза, она показала рукой вниз.
Там внизу, под водой, на дне океана пересекались бесчисленные дороги. — Эти узоры? — воскликнула Лесли. — Под водой? А-а! Это наш
— …параллельных жизнях? — закончил я за нее, догадавшись, какой рисунок складывается из всей этой мозаики. — Альтернативные судьбы!
Мы изумленно уставились на бескрайние узоры, раскинувшиеся под нами.
— Набирая высоту, — продолжил я в приливе проницательности, — мы видим перспективу! Мы видим все возможные варианты выбора и его последствия. Но чем ниже мы летим, тем больше мы теряем понимание этой перспективы. А когда мы приземляемся, мы теряем из виду все остальные возможности выбора. Мы фокусируемся на деталях этого дня, часа или минуты и забываем обо всех других возможных судьбах.
— Какую чудную метафору вы придумали, чтобы понять, кто же вы такие на самом деле, — сказала Пай, — узоры на бескрайнем дне океана. Вам приходится летать на своем гидросамолете и садиться то там, то здесь, чтобы повидаться с самим собой из альтернативной жизни. Но это лишь один из возможных творческих подходов, и он работает.
— Так выходит, что это море под нами, — спросил я, — вовсе и не море? И этих узоров там на самом деле нет?
— В пространстве-времени на самом деле вообще ничего нет, — сказала она. — Эти узоры — всего лишь придуманное вами наглядное пособие. Так вам легче понять одновременность жизни. Это сравнение с полетом потому, что ты любишь летать. Когда вы приземляетесь, ваш гидросамолет плывет над какой-то частью картины, вы становитесь наблюдателями, призраками входите в ваши альтернативные миры. Вы можите научиться чему-нибудь у живущих там других аспектов нашего "я", даже не считая реальностью их жизненное окружение. А когда вы узнаете то, чему вам надо было научиться, вы вспомните свой гидросамолет, прибавите обороты двигателя, подниметесь в воздух и снова обретете перспективу.
— Мы сами создали эту… картину? — спросила Лесли.
— В пространстве-времени столько же метафор, представляющих жизнь, сколько интересующих вас занятий, — ответила Пай. — Если вы бы увлекались фотографией, возможно, вы бы представили себе огромный фотообъектив. Мы видим четко только то, что находится в фокусе, остальное размыто. Мы фокусируемся на одной жизни и думаем, что кроме нее ничего больше нет. И все остальные стороны нас самих, наши размытые тени, мы считаем снами, желаниями, «чем-бы-я-мог-стать», но они точно так же реальны, как и мы. Мы сами наводим фокус.
— Может быть, поэтому нас так зачаровывает физика? — спросил я. — Квантовая механика с ее безвременьем? Ничто не возможно, но все реально? Нет ни прошлых, ни будущих жизней, сфокусируйся на одну точку, поверь в то, что она движется — и вот, мы выдумали время? Чувствуя себя участником события, начинаешь думать, что это единственная жизнь? Это так, Пай?
— Очень похоже, — сказала она.
— Тогда
— А вы уже знаете, — сказала наша гостья из другого мира.
— Мы не знаем! — воскликнул я. — Нас утащили оттуда… Пай улыбнулась. «У них тоже есть выбор. Одна чась их существа напугана и пытается убежать от будущего, связанного взаимными привязанностями. Другая часть желает стать просто друзьями, еще одна — стать любовниками, чуждыми друг другу духовно, еще одна — жениться и развестись, и последняя — слиться духовно, жениться и вечно любить друг друга».
— Выходит, что мы здесь вроде туристов! — подытожил я. — Не мы создали этот пейзаж, но мы выбираем ту часть картины, которую мы хотим разглядеть поближе.
— Хорошо сказано, — согласилась Пай.
— О'кей, — сказал я. — Ну, а если, предположим, мы прилетим в ту часть картины судеб, где моя мать должна встретить моего отца. Но мы им помешаем, они не встретятся. Как же тогда я мог родиться на свет?
— Нет, Ричи, — сказала Лесли, — это не помешает тебе родиться. Ты родился в той части картины, где они смогли встретиться, и ничто этого изменить не может!
— Так нет ничего предопределенного? — спросил я. — Разве каждому из нас не назначена своя судьба?
— Судьба, конечно, есть, — сказала Пай, — но она вовсе не тащит тебя силком туда, куда ты не хочешь идти. Вы сами делаете выбор. Судьба зависит только от вас.
— Пай, а если мы захотим домой, — начал я, — как нам вернуться?
Она улыбнулась.
«Вернуться домой очень просто. Вы создали эту картину си лой своего воображения, но путь домой — это путь духа. Любовь укажет вам дорогу… — она внезапно замолчала. — Простите меня, я что-то увлеклась поучениями. Вы хотите вернуться прямо сейчас?»
— Да, пожалуйста.
— Нет! — воскликнула Лесли. Она говорила с Пай, но при этом взяла меня за руку, словно просила выслушать ее до конца. — Если я правильно поняла, те двое, какими мы были на пути в Лос-Анджелес, остановились во времени, и мы можем вернуться к ним, как только захотим.
— Конечно, можем, — сказал я. — Но тут опять бабахнет, и мы снова угодим сюда.
— Нет, — сказала Пай. — Когда вы вернетесь, мелкие обстоятельства изменятся, и назад вам уже не попасть. Так вы хотите домой?
— Нет, — повторила Лесли. — Я хочу здесь многое узнать, Ричард. Я хочу понять! У нас был лишь один шанс на триллион, и он нам выпал, мы должны остаться!
— Пай, — спросил я, — а если мы останемся, можем мы погибнуть, даже если здесь мы — привидения?
— Если таков будет ваш выбор, — ответила она.
— Наш выбор? — Эти слова мне показались зловещими. — Я люблю безопасные приключения. Полет в полную неизвестность — вовсе не забавное приключение, это просто безумие. А вдруг мы станем пленниками этой воображаемой картины судеб и потеряем наш собственный мир? Вдруг нас что-нибудь разлучит и мы с Лесли никогда здесь друг друга не найдем? Воображение может заманить нас в ловушку. — Мне это не нравилось, и я повернулся к своей жене. — Я думаю, нам лучше вернуться, дорогая.