Единственные
Шрифт:
– Я проконтролирую.
– Всего хорошего, Лидия Константиновна.
– Всего хорошего, Клара Александровна.
Ксюша побрела в раздевалку, Лида – следом за ней. Она, не задавая вопросов, помогла дочери одеться.
Непонятно было, почему дочка молчит. Ей бы полагалось оправдываться, плакать, обещать, что больше такого не повторится. Сама Лида всегда училась хорошо – то есть на четверки и пятерки, ей оправдываться не приходилось, а когда были проблемы с алгеброй, сказал свое веское слово отец:
– Нюра, не ори на нее. Девчонке алгебра ни к чему. Одна трата времени.
– Как в школе? – наконец спросила Лида.
– По русскому четыре, по рисованию пять.
– Почему четыре?
– Я в словарном диктанте сделала ошибку.
– Одну?
– Да.
Дочь упорно не желала разговаривать. Ну ладно, подумала Лида, не хочешь со мной – придется объясняться с бабушкой.
Анна Ильинична очень не любила, когда внучка оказывалась недостойна ее заботы и любви. И в самом деле – бабушка целыми днями торчит при трещащих телетайпах, от которых и спятить недолго, бегом разносит по этажам редакции телетайпные ленты, минуты свободной не имеет – вяжет и вяжет, благо заказов хватает, тащит из типографского стола заказов полные сумки, успевает еще сбегать на рынок, так что бабушка заслужила внучкиного хорошего поведения и прилежания. Если бы Ксюша сейчас хоть пожаловалась, что Клара Александровна к ней придирается, Лида дома встала бы на дочкину сторону, Анна Ильинична тоже изругала бы преподавательницу, тем бы дело и кончилось. Придирки педагога – как раз то, что объединило бы маленькую семью, а вот вина Ксюши в музыкальных неприятностях, наоборот, семью бы расколола.
Но Ксюша молчала.
Анна Ильинична ждала дочь и внучку с ужином. Она в типографском буфете достала сосиски, наварила картошки, заправила ее маслом (картошка со сливочным маслом в ее понимании была деликатесом), еще выставила на стол непочатую банку с солеными огурчиками собственного приготовления и ополовиненную банку клубничного варенья – к чаю.
– Ну, как дела? – спросила она. – Сколько двоек нахватала?
Это было шуткой, Ксюша училась неплохо.
– По русскому четыре, по рисованию пять, – тихо ответила внучка.
Бабушка, растившая ее с самого рождения, по голосу могла почти точно сказать, как складывался внучкин учебный день.
– А музыка?
И внучка по бабкиному голосу тоже могла почти точно сказать: Анна Ильинична догадалась, что в музыкальной школе проблемы, причем Анна Ильинична, еще не задавая вопросов, уже знает, что во всем виновата Ксюша.
– Лида, что там с музыкой? – спросила Анна Ильинична все тем же нехорошим голосом.
– Клара Александровна недовольна, – сказала Лида.
Она не умела врать, тем более – родной матери. Понимала, что Ксюше сейчас достанется, но все равно – соврать не могла.
– Чем недовольна?
– Наверно, Ксюшка мало дома занимается. Играет с ошибками.
– Оксана, ты сегодня сколько играла?
– Час, – ответила бабушке Ксюша.
– Только час?
– Да…
– Все занимаются только час, – наконец вступилась за дочку Лида. Это было не совсем враньем – столько играла днем Маргарита, с чьей мамой Лида иногда беседовала. Но у ленивой Маргариты была музыкальная память – как у маленького
– И всем хватает, чтобы выучить урок? – Анна Ильинична смотрела на Ксюшу очень строгими глазами.
– У меня память плохая, – сказала девочка.
– Значит, нужно больше заниматься. Полтора часа, два часа! Пока не запомнишь! И пальцы разрабатывать!
– Я все равно не запомню.
– Запомнишь! Все запоминают, и ты запомнишь!
– У меня нет музыкальной памяти! – вдруг закричала Ксюша. – Нет, понимаешь?
Анна Ильинична даже опешила – впервые внучка ей противоречила.
– Как это – нет?! Как это – нет?! У всех – есть, а у тебя нет?!
– А у меня – нет!
Лида хотела возразить – у тех детей, которые ходят в музыкальную школу, она была изначально, иначе бы их туда не приняли. А Ксюшу взяли, потому что завуч Тамара Андреевна с Анной Ильиничной ходят в одну кулинарку, и когда Анна Ильинична стоит в очереди – то всегда пустит перед собой прибежавшую Тамару Андреевну, даже если поднимется визг и ор. Опять же, вязание. Завучу был подарен модный, по схеме из «Силуэта», жакет. Чисто по-приятельски подарен – отчего бы одной приятельнице на досуге не связать обновку другой приятельнице?
– У всех есть музыкальная память, – уверенно сказала Анна Ильинична, помнившая песенки и частушки довоенных времен.
– А у меня нет!
– Оксана!
Противоречий Анна Ильинична не любила.
– Что, бабушка?
Если Ксюша называла Анну Ильиничну не бабулей, а бабушкой, значит, начинался следующий этап спора.
– Оксана, мы все для тебя делаем. Я не покладая рук работаю, мама работу на дом берет, и все – для тебя, ты у нас одна, все – для тебя! А ты?
– Да нет у меня этой музыкальной памяти!
– Должна быть! Ты просто мало занимаешься!
– Нет! Не должна!
Лида понимала, что мать права. Память можно и нужно тренировать. Но и дочку ей было жалко, хотя Ксюшины выкрики вызывали раздражение.
– А я говорю – мало! С завтрашнего дня будешь заниматься два часа!
Отчего Анне Ильиничне нужно было непременно отдать внучку в музыкальную школу – Лида понимала. Для матери музыкальная школа была символом того, что ребенок получает все самое лучшее, даже самое аристократическое. Задуматься о том, что девочка будет делать дальше с музыкальным образованием, Анна Ильинична органически не была способна. Она просто с детства знала, что дочери директоров и завмагов учатся играть на пианино, и, значит, единственная внучка должна быть не хуже.
– Не буду!
Лида еще не видела такой свою дочку. Ксюша резко вздергивала подбородок, движение было судорожным, очень нехорошим. И рот тоже дергался. Бровки сдвинулись и, к ужасу Лиды, девочка вдруг стала похожа на своего отца.
Это было невозможно, недопустимо! И не должно было в этом доме быть ни единого напоминания о Борисе Петровиче! Из-за которого вся Лидина жизнь пошла наперекосяк! За что, за какие грехи предков, ее единственный мужчина оказался подлецом?
За что она, еще молодая женщина, обречена вспоминать его, а как вспомнит – проклинать? За что ей эта кара – воспоминания о подлеце?