Эдит Пиаф
Шрифт:
Когда Эдит меня увидела, она улыбнулась своей чудесной улыбкой, как тогда, у Альверна, и сказала:
— Ну вот и ты наконец. Долго же тебя не было. Начинаем все сначала.
Снова беспросветная нищета. Хуже — полный крах. Все отвернулись от Эдит. Друзей можно было пересчитать по пальцам: Жак Буржа, Жюэль, аккордеонист и Ж. Канетти из Радио-Сите, который и потом в течение долгого времени оказывал ей настоящую помощь.
«Знаешь, — сказала мне Эдит, — я не пала духом. Я пошла на похороны папы Лепле в Сент-Оноре-д'Эло, принесла цветы с лентой «На память от вашего воробышка». За цветы заплатил Жако.
Все эти люди смотрели на меня так, как будто мне там не место. Но я была на своем месте, Момона. И таких, как я, которые имели право там быть, было не так уж много!
Вечером я сделала глупость — пошла в «Жернис». Кабаре было закрыто, пришли те, кто хотел проститься с Лорой Жарни: служащие, цветочница, метрдотель, ну и актеры, конечно. Один из них сказал: «Бедная Пиаф, как жаль, что ты потеряла своего покровителя. Только он один и мог поверить в тебя. Теперь тебе один путь — обратно на мостовую». Запустить бы в него булыжником с этой самой мостовой!
(Я не назову его имени, это большой актер, и он еще поет.)
Мне казалось, я знаю жизнь, но я не представляла себе, что люди могут быть так злы. Никогда этого не забуду. Какой урок!»
Она забыла и всю жизнь верила мужчинам и даже женщинам (хотя им не доверяла и не очень-то любила), которые того не стоили и обманывали ее. За ней всегда тянулся хвост льстецов и нахлебников, высасывающих из нее деньги, как пиявки. Они мне были настолько отвратительны, что иногда я не выдерживала и уходила из дому на несколько дней — глотнуть свежего воздуха.
Мы проговорили почти всю ночь. Это было совсем невесело. Эдит рассказала обо всем, что произошло в мое отсутствие.
Иногда она целыми ночами бродила где-нибудь, иногда вовсе не выходила из дому. В течение нескольких недель она плакала, как ребенок, лежа на кровати, зарывшись головой в подушки.
Некоторое время она еще продолжала жить на Пигаль. Потом переехала в отель на улицу Мальты.
Если «друзья» бросили Эдит, то газеты и полиция не оставляли ее в покое. Они незаметно следили за ней, кружились вокруг нее, как шакалы.
«Каждый раз, когда я открывала газету, меня начинало трясти. Они все еще писали о «деле Лепле», а так как я была единственной женщиной, которая попалась под руку, то продолжали рвать меня на части. Их писанина превратилась в кровавый роман с продолжениями. Поскольку мне нечего было им больше сказать, они выдумывали, что хотели. Розами меня не осыпали. Выходило, что я была соучастницей; более того, толкнула других на преступление. Я чувствовала себя больной от омерзения».
Что касается работы, то Эдит считала, что ей везет. Вокруг нее, как большие зеленые мухи, кружились директора кабаре всех калибров. Гонорары предлагали небольшие — она ведь не могла ничего требовать, — но она приносила с собой атмосферу скандала, а это было бесплатной рекламой.
Эдит пригласили в кабаре «Одетта» — по имени хозяина этого заведения, выступавшего в женском платье, впрочем, с очень
«Милая Момона, если бы ты знала, как меня колотило каждый вечер! Меня встречало ледяное молчание. Кладбище в зимнюю стужу выглядит приветливее, чем эти люди с застывшими физиономиями, сидевшие неподвижно За столиками. Я пела, а в ответ ни звука, это ведь были воспитанные господа, но у меня от их воспитанности делались спазмы в желудке.
Я кланялась, уходила со сцены, и мне казалось, что в ушах у меня звучат газетные фразы: «Нет дыма без огня», «Она поставляла ему развлечения», «От тех, кто приходит с улицы, всего можно ждать…». Очень трудно петь, если тебе никогда не аплодируют. Но ведь нужно есть.
«Одетта» был доволен. Я была аттракционом. Сюда приходили за тем, чтобы послушать песни не улицы, а мусорной ямы.
Однажды вечером они, видимо, сдали свои хорошие манеры в гардероб. После первой песни в тишине зала кто-то свистнул. (Бедная Эдит, это было только начало, ей пришлось потом столкнуться с худшим.)
За одним столиком поднялся респектабельного вида мужчина с седыми волосами. Он высказал им то, что думал:
— В кабаре не свистят, это не притон.
— Вы что, газет не читаете? — крикнули ему в ответ.
— Читаю, но предоставляю полиции вершить суд, а полиция отпустила ее на свободу, и здесь она актриса, как любая другая. Если вам не нравится то, что она делает, молчите — или аплодируйте ей. Одно из двух.
И он принялся аплодировать. Кое-кто последовал его примеру. Несмотря на это, Эдит не возобновила контракта, когда срок его истек, у нее не хватило духу.
«Я стала спускаться все ниже и ниже. Канетти был очень добр, он устроил мне выступления в кинотеатрах. Конечно же, и для них я была живым аттракционом! Они тоже приходили посмотреть на девушку из «дела «Пепле». Повсюду было одно и то же. Своей первой песни я обычно не слышала, так сильно они на меня орали. Иногда они успокаивались, иногда — нет. Мне казалось, что я участвую в матче кетча и не всегда мой вес равен весу противника. Но я всегда допевала до конца свою программу.
Откуда было мне взять силы, Момона? Я иногда напивалась, но без тебя это было невесело, а тебя гноили в тюрьме. Мне казалось, что я хуже прокаженной.
А ребята? Неохота даже рассказывать.
Но теперь все будет хорошо. Мы снова вместе. Начнем все сначала. У нас получится».
Но она в это не верила. Ей хотелось все бросить и либо пойти на завод, либо вернуться петь на улицу. На улицу вернуться было можно, но я этого не хотела. Это надо было оставить на крайний случай. Мы теперь узнали другую жизнь, узнали людей, которые говорят как в книгах, и каждый день принимают ванну. Мы прошлись по коврам, а это лучше, чем мостовая.