Эдит Пиаф
Шрифт:
За едой Эдит ни к чему не притронулась, но все перекладывала на мою тарелку, говоря, что нельзя обижать хозяйку: «Будь вежливой, Момона, мы же за границей». В этом тоже была вся Эдит, которой на условности было наплевать.
Наконец ужин кончился. Но так как был день рождения одного из сыновей хозяйки, а все происходило по-семейному, в столовую внесли чудовищных размеров торт, типично американский. Чего в нем только не было: сбитые сливки, кокосовый орех, шоколад, смородина, миндаль, ореховое масло, кленовый сироп, савойский бисквит… В жизни бы не подумала, что все это можно
Пока я приходила в себя, мне положили кусок, который не умещался на тарелке. Скосила глаза на тарелку Эдит — та же картина. Я подумала: «Неужели мне придется съесть обе порции?..» И пришлось. «Момона, забери мой кусок. Меня от одного вида тошнит. И съешь. Это именинный торт, что о нас подумают?»
Не знаю, что обо мне можно было подумать, но ночью я чуть не умерла. Каждый раз, закрывая глаза, я снова видела это чудовище, и меня начинало тошнить. Эдит смеялась до упаду и пела мне «С днем рожденья поздравляю…».
Люсьену и Марселю с трудом удалось оторваться от журналистов и добраться до нашего пансиона. Одного взгляда на Эдит Марселю было достаточно, чтобы понять, что здесь она не останется.
Несмотря на радость встречи, без сцены не обошлось. Эдит спросила преувеличенно любезно:
— Где наша комната?
Люсьен воскликнул:
— Но ведь это невозможно! Тренировки, дисциплина…
Она не дала ему кончить.
— Послушайте, вы начинаете мне действовать на нервы. Перестаньте ныть. Ступайте и вернетесь, когда вас позовут. Вы мне не муж, не любовник и даже не импресарио. Поэтому заткнитесь. Ничего не случится с вашим чемпионом. Но постель — это наше личное дело, и вас не касается. Уходите, не мозольте мне глаза!
Люсьен замолчал, но очень расстроился. Марсель ласковым голосом объяснил Эдит всю важность тренировки и необходимость соблюдения спортивных правил. Так как она обожала Марселя, она успокоилась.
— Если ты считаешь, что так нужно, Марсель, что это для твоей пользы, пусть будет так. Но я не могу не видеть тебя.
— Положись на меня, Эдит, сегодня вечером все будет улажено.
Этот застенчивый человек, уважающий спортивные правила, загорелся опасной и безумной идеей. Он решил провезти нас в свой лагерь, нарушив тем самым все спортивные законы. Он имел право видеться только со своими тренером и напарником. Если бы стало известно, что Марсель Сердан укрывает в лагере двух женщин, его бы немедленно дисквалифицировали. Скандал погубил бы его карьеру.
Утром мы попрощались с изготовительницей праздничных тортов и уехали на такси. Настоящее кино! На перекрестке мы остановили машину и вылезли на обочину дороги. Удивленный шофер спросил нас:
— Вы возвращаетесь пешком или будете голосовать?
И услышал в ответ:
— Yes, Buffalo Bill come back with his horse! [38]
Он долго смеялся.
Несколько минут спустя приехал Марсель; он был один, без Люсьена. Вероятно, с трудом от него отделался. На лесной дорожке он поместил нас в багажник и запер на ключ.
38
«Yes, Buffalo Bill come back with his horse!» —
— Если меня попросят его открыть, я скажу, что потерял ключ, и поеду его искать.
К счастью, у американских «кораблей» багажники, как трюмы. В лагере Лок-Шелдрейк у каждого боксера был домик, бунгало. Марсель приметил один свободный, расположенный в отдалении от других, и привез нас в него.
Все же, если подумать, надо было быть безумцем, чтобы решиться на такое. Ведь нас мог обнаружить любой, кто пришел бы убрать в доме или проверить проводку.
«Понимаешь, Эдит, — объяснял, смеясь, Марсель, — считается, что любовь очень вредит боксерам перед матчем. У них слабеют ноги, они теряют дыхание и силы».
Он доказал как раз обратное. Все ночи он проводил с Эдит и никогда еще не был в лучшей спортивной форме.
Итак, мы устроились в бунгало. Поскольку оно не предназначалось для заселения, в нем не было никакой еды, горячая вода отключена. Вечером Марсель приносил нам сэндвичи, пряча их под курткой. А так как любовь вызывает аппетит, ночью он съедал добрую половину. Завтрак, следовательно, мы «пропускали».
Пили мы только воду из-под крана. Еще счастье, что ее не перекрыли. Каждый раз, когда Эдит пила, она сама от себя приходила в умиление:
— Ты подумай, как же я люблю Марселя, если это хлебаю… Отравлюсь… как пить дать!
Далее все приобретало более драматический характер:
— В ней чертова уйма микробов. Ты никогда не видела каплю воды под микроскопом?
— Нет, а ты?
— Тоже нет, но знаю. Один военный врач мне объяснял. Он только что вернулся из колоний, был в полном курсе.
— Но мы-то не в колониях, а в Америке.
— Еще страшнее. Они сыплют в воду столько дезинфекции, что кожа сходит с желудка. Видишь, к чему приводит любовь: к самоубийству!
И мы хохотали, но не громко. Нас могли услышать.
Этот курс водолечения был очень труден для Эдит, которая всегда пила вино. Чуть больше, чуть меньше, но каждый день. Она не валилась с ног, споить ее было трудно, но всегда пребывала слегка навеселе. То, что она теперь перешла на воду, служило, быть может, самым веским доказательством любви, которую Эдит когда-либо испытывала к мужчине.
Мы жили почти впотьмах. Днем шторы были закрыты. Ночью нельзя было зажигать свет, и мы ложились спать с курами. Что за жизнь!
Вечером Марсель приходил счастливый, в хорошем настроении. Раз или два он раздобыл пива, обычно он приносил молоко. Эдит смеялась: «Что мы тебе — телята?»
Он брал ее на руки и кружил в воздухе. Он обожал это. Эдит ему пела:
Счастлива от всего, счастлива от ничего,Лишь бы ты был здесь…Но она говорила за себя, я ведь не получала ночной компенсации в постели, и от нашей дачной жизни лезла на стенку. Десять дней монастырского режима довели меня до ручки.