Ее тело и другие

Мачадо Кармен Мария

Известия о ней время от времени прокатывались по тамошним поселениям: то девочка напугала охотника в зимнем лесу (может быть, не так уж велика была угроза, но, когда голая маленькая девочка оскалила зубы и завыла, у него от ужаса кости затряслись во всем теле), то девушка-подросток, на грани брачного возраста, попыталась завалить лошадь. Видели даже, как она разодрала цыпленка – взрыв перьев и пуха.

Много лет спустя, рассказывали, ее заметили в тростнике на берегу реки – она лежала там, кормя грудью двух волчат. Мне нравится воображать, будто она их родила: хотя бы однажды волчий род пересекся с человечьим. Разумеется,

они истерзали ее груди в кровь, но ее это не печалило: волчата принадлежали ей, только ей одной. Уверена, когда их носы и зубы тыкались в ее плоть, она ощущала себя в безопасности, она обрела мир, какого нигде более не могла найти. Среди волков ей было гораздо лучше, чем среди людей. Уж это я знаю точно.

Проходят месяцы, мой живот наливается. Внутри меня плавает ребенок, свирепо дрыгая ногами, пиная меня, толкая, когтя. На людях я порой резко втягиваю в себя воздух, хромаю прочь, сквозь зубы шиплю на Мелкого, так я его зову: «Хватит, хватит!» Однажды я забрела в ту самую аллею, где год назад муж сделал мне предложение, и рухнула на колени, тяжело дыша, почти рыдая. Проходившая мимо женщина помогла мне сесть, напоила водой и сказала: первая беременность самая тяжелая, следующие будут легче.

Да, самая тяжелая, и дело не только в том, как изменилось мое тело. Я пою своему дитяти и вспоминаю старинные приметы про высокий и низкий живот. Ношу ли я в себе мальчика, новый образ его отца? Или девочку, дочь, благодаря которой станут ласковыми рожденные после нее сыночки? У меня брата или сестры не было, но я знаю: девочка-первенец учит младших братьев нежности, а они защищают ее от всех – мысль о такой гармонии согревает мое сердце.

Многих перемен в теле я не ожидала. Груди большие и горячие, живот усеян бледными растяжками, выворотка тигровой шкуры. Чувствую себя чудовищем, но в муже вспыхивает желание, как будто эти мои небывалые формы открывают путь к новым извращениям. И мое тело откликается: стоя в очереди к кассе магазина, принимая причастие в церкви, я ощущаю клеймо этого нового и яростного желания и от малейшей провокации взбухаю и увлажняюсь. Вечером муж возвращается домой, на уме у него целый список вещей, которых он хочет от меня, и я готова предоставить ему все это и сверх того, ведь я так и зависла на грани оргазма с утра, еще когда покупала морковку и хлеб.

– Я самый счастливый человек на свете, – говорит муж, обеими руками гладя мой живот.

Утром он целует меня и ласкает, а порой успевает взять меня перед кофе с тостами. Пружинящей походкой он отправляется на работу. Возвращается и сообщает, что его повысили. Потом снова продвинули.

– Больше денег для моей семьи, – твердит он. – Больше денег для нашего счастья.

Роды начались посреди ночи, каждый дюйм моего тела завязывается чудовищным узлом и не может освободиться. Я воплю, как не вопила с той ночи у озера, только причина другая. Радость от мысли, что мое дитя выходит на свет, уничтожена этой неуемной мукой.

Двадцать часов длятся схватки. Я едва не вывихнула мужу руку, я выкрикиваю непристойности, и они совсем не шокируют акушерку. Врач тоже терпелив до отвращения. Заглядывает промеж моих ног, белые брови скачут по лбу, передавая невнятные сообщения азбукой Морзе.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Дышите.

Я уверена: еще немного, и я в

порошок сотру, скрежеща, собственные зубы. Я оглядываюсь на мужа – он целует меня в лоб и тоже спрашивает врача, что происходит.

– По всей видимости, естественные роды не получатся, – говорит врач. – Вероятно, придется извлечь ребенка хирургическим путем.

– О нет, – говорю я. – Прошу вас, я так не хочу.

– Если в ближайшее время не начнется движение, мы сделаем это, – отвечает врач. – И так, вероятно, будет лучше для всех.

Он поднимает голову, и мне кажется, он подмигивает мужу, но из-за боли разум мой помутился и видит все не так, как на самом деле.

Мысленно я заключаю уговор с Мелким. «Мелкий, – думаю я, – скоро мы уже не будем вдвоем, только ты и я. Пожалуйста, сделай так, чтобы им не пришлось вырезать тебя из меня».

Двадцать минут спустя Мелкий появляется на свет. Им пришлось все-таки сделать разрез, но хоть не поперек живота, чего я больше всего опасалась. Врач проводит скальпелем там, внизу, я почти ничего не чувствую, только слегка тянет – возможно, причина в том средстве, которое мне дали. Малыша кладут мне в руки, и я осматриваю сморщенное тельце с головы до пальцев на ногах – цвета закатного неба с красными подтеками.

Ленточки нет. Мальчик. Я в слезах прижимаю немеченого младенца к груди. Акушерка показывает, как его кормить, и я счастлива – чувствую, как он сосет, пересчитываю согнутые пальчики, крохотные запятушки, все пальчики на обеих руках.

(Если вы читаете эту историю вслух, вручите слушателям нож для чистки овощей и велите надрезать тонкую кожицу между большим и указательным пальцем у вас на руке. Поблагодарите.)

Есть история о женщине, у которой начались роды в тот момент, когда наблюдавший за ней врач выбился из сил. Есть история о женщине, которая сама родилась преждевременно. Есть история о женщине, чье тело так крепко удерживало ребенка, что пришлось вскрыть ее, чтобы извлечь малыша. Есть история о женщине, которая слышала историю о женщине, которая тайно родила волчат. Как подумаешь, историям свойственно сливаться воедино, словно каплям, упавшим в пруд. Каждая капля зарождается в тучах сама по себе, но, когда они соединяются, одну уже не отделить от другой.

(Если вы читаете мою историю вслух, раздвиньте занавески, чтобы внушить слушателям эту заключительную мысль. Уверена, сейчас идет дождь.)

Малыша уносят, чтобы зашить меня там, где разрезали. Используют какое-то средство, от которого я погружаюсь в дремоту, – оно поступает через маску, бережно прижимаемую к моему носу и рту. Муж пошучивает с врачами, пока держит меня за руку.

– Сколько возьмете за дополнительный шов? – спрашивает он. – У вас же есть на это прейскурант, верно?

– Перестань, – прошу я, но звуки выходят изо рта смазанные, перекрученные – должно быть, мужчины слышат только тихий стон. Ни один из них не поворачивает головы.

Доктор усмехается:

– Не вы первый…

Меня затягивает в длинный тоннель, потом я выныриваю, покрытая чем-то вязким и темным, словно нефть. Думала, меня вырвет.

– слухи, будто что-то вроде…

– как будто бы…

– будто бы девствен…

И тут я просыпаюсь, совсем просыпаюсь, – а мужа нет, и доктора тоже нет. А мой ребенок, где же… В комнату заглядывает акушерка.