Ее звали О-Эн
Шрифт:
С самого детства господин Кинроку всегда был как бы на втором плане. Уж не потому ли привык он считать себя хуже старшего брата? Или, может быть, остальные члены семьи тоже не принимали его всерьез, хотя, конечно, не выказывали своего пренебрежения открыто?
Я не помню, чтобы господин Кинроку когда-нибудь возражал старшему брату или ссорился с ним.
Только раз, помнится, братья, как безумные, схватились в борьбе. Напрягая все силы, они старались одолеть друг друга, повалить, прижать к земле.
Сейчас мне понятно,
Мы с сестренкой, плача от страха, метались по галерее.
– Братец, перестаньте! Перестаньте!- кричали мы, бросаясь от одного к другому.
Я чуть не умерла от страха, мне казалось - еще немного, и братья задавят друг друга насмерть.
– Госпожа о-Эн! Ведь это борьба... Господа часто так развлекаются. Это благородная забава. Не надо бояться!
– на все лады уговаривала нас кормилица. Но мы с сестренкой не унимались.
Братья, словно и впрямь потеряв разум, изо всех сил сжимали друг друга, тела их переплетались, казалось, каждый готов убить другого. Бороться и нападать - такова утеха мужчин... В эти короткие минуты братья чувствовали себя мужчинами. Страсть, бросившая их в эту схватку, означала, что они мужчины.
Да, братья были мужчинами, и это до беспамятства напугало нас с сестренкой. Впрочем, если бы мы, повзрослев, попытались вести себя как женщины, наши братья, наверно, в смущении отвели бы глаза...
Я понимала это. Так же, как братьям не суждено было стать мужчинами, так и мы, сестры, не смели чувствовать себя женщинами.
Мы проводили дни, обмалывая Друг друга, как будто жили среди странных людей, лишенных признаков пола.
...Как вулканическая лава извергается сквозь самое тонкое место в земной коре, так и бесцельность нашего пустого, пронизанного ложью существования отыскала трещину в больной душе господина Кипроку и бурно устремилась наружу. Однажды утром господин Кипроку, как дикий зверь, внезапно набросился на родную свою сестру, госпожу Кан, и, с неистовой силой заломив ей руки за спину, повалил на пол. Сбежавшись на отчаянные крики сестры, мы остолбенели от ужаса. В глазах потемнело от страшного зрелища, представившегося взору.
Наказанные за то, что в наших жилах течет отцовская кровь, мы в эти минуты в полной море познали тяжесть обрушившейся на нас кары...
...По указанию семейства Андо в одной из отдаленных комнат вскоре соорудили домашнюю тюрьму-клетку. В этой - теперь уже двойной - клетке заперли господина Кипроку. Много дней он провел там - то лежал неподвижно, в оцепенении, как мертвый, то выкрикивал непристойности, оглашая темницу громкими воплями.
Внезапно, точно испуганный чем-то, он разражался плачем, то вдруг начинал выть, изрыгая столь чудовищные слова, что хотелось заткнуть уши руками, то, содрогаясь от рыданий, оплакивал свою горестную судьбу, молил братьев и сестер спасти его, то просил у кого-то прощения.
Порой
Он один мог теперь считаться вполне свободным. Здесь, в заточении, где всеобщий обман был единственным средством кое-как поддерживать внешний порядок, он один мог говорить, что хотел, мог плакать, смеяться, кричать, что пожелает...
Мы продолжали жить, делая вид, будто ничего не слышим, не замечаем. Иного выхода не было.
Вместе с младшим братом я сидела за книгой напротив господина Кисиро, третьего брата, и под непристойные вопли господина Кинроку слушала толкования "Учения о центре истины" ("Учение о центре истины - одна из канонических конфуцианских книг, входящая в "Четырехкнижие".)
– Начало Пути исходит от Неба, человек проникается его истинной сутью и уже не властен от него отказаться. Поэтому благородный муж должен чтить одиночество...
– Путь совершенного человека простирается далеко, но начинается с простейших вещей. Он начинается с отношений между супругами и простирается вплоть до постижения вечных законов Земли и Неба...
– Путь Неба не есть путь, недоступный для человека. Нужно совершенствовать самого себя, но не требовать того же от других. Предающийся страстям может свернуть с Пути...
Я слушала терпеливые объяснения господина Кисиро, а сердце никак не желало смириться. "Какие загадочные существа эти мужчины... Хотя бы наш отец, или те, кто мстит нам из ненависти к отцу, или Танские и Сунские государи... (Династия Тан правила Китаем с 618 по 907 г. Династия Сун - с 960 по 1279 г.)
Неужели власть способна так помрачать мужской разум?"
Я не могла больше с прежней страстью предаваться науке. Ведь оборотная сторона учения о добродетели есть не что иное, как наука о людских слабостях и пороках. Не рассуждений о Пути истины жаждала я, а общения с живыми людьми.
Там, за стенами нашей тюрьмы, живут люди - ненавидят, преследуют, обманывают, любят друг друга. Мне хотелось узнать хотя бы одного из этих людей.
Господин Кисиро заметил, что мои мысли отошли от науки и витают где-то вдали.
– Тебе, Эн, кажется, уже прискучило учение, - как-то раз сказал он.
Мне страстно захотелось воспользоваться случаем и открыть брату все, что было на сердце. В душе шевельнулась все та же старая злоба.
– Вы правы, братец, Эн смертельно надоели люди из книг...
– проговорила я.
– Так хотелось бы немного узнать настоящих, живых людей...
В последнее время господин Кинроку вел себя очень смирно. Вот и в тот день он сидел в своей клетке унылый, исхудавший, печальный. Сестры Кап и Сё готовили ужин. Вечернюю тишину нарушало только легкое позвякиванье посуды.