Эффект Геллера
Шрифт:
А виновато во всем оказалось мое пристрастие к спорту. В замке не было бассейна, зато нашелся старый пыльный стол для настольного тенниса. Я быстренько установил его с помощью одной из служанок. Но, как назло, мы нигде не могли найти ракеток. Служанка сказала, что когда-то они были на чердаке. Я вызвался пойти туда и поискать, пока она протрет стол.
С факелом в руке я поднялся по ступенькам и обнаружил то, что можно обнаружить на чердаке старинного замка: груды коробок, кромешную темноту и огромное количество пыли. Я посветил факелом во всех направлениях, но не увидел ничего похожего на теннисные ракетки.
Один угол чердака, на беду, привлек мое внимание. Там были всевозможные регалии: медали, обмундирование, трофеи и несколько фотографий в рамках. Я наткнулся на
Как описать чувство израильтянина, который обнаруживает, что живет под одной крышей с человеком, имеющим отношение к подобным вещам? Она ни в чем не была виновата и не могла отвечать за то, что сделал ее отец, получая при этом награды из рук хорошего друга — фюрера. Она принадлежала к новому поколению обновленной и изменившейся страны, которая тепло приняла меня и помогла сделать имя. Мне не хотелось копаться в темном прошлом, но, как бы то ни было, настало время двигаться дальше.
Я позвонил капитану Эдгару Митчеллу и сказал, что готов выехать в США. Именно он и Андриа Пухарич были главными инициаторами и организаторами моей поездки в Америку. Но кто знает, когда бы я туда выбрался, если бы не эти случайно обнаруженные мной фотографии.
Этот эпизод научил меня тому, что на чердаках даже самых уважаемых членов общества независимо от того, насколько они богаты и знамениты, можно порой найти то, что они хотели бы скрыть от посторонних глаз. Это заставило меня быть осторожным даже с прекрасными людьми. Тем не менее я должен честно признаться, что, по мере того как я сам становился человеком респектабельным, мне все больше хотелось, чтобы все об этом знали. И вот в какой-то момент я стал таким же азартным транжирой, каким раньше был обжорой. Для начала мне пришлось заиметь изготовленный по спецзаказу «Кадиллак», разумеется, для того, чтобы показать своим друзьям, чего достиг. Затем мне пришлось приобрести золотые часы фирмы «Ролекс», бумажники и кейсы фирмы «Гуччи», шелковые рубашки по сто фунтов стерлингов каждая, около двухсот галстуков «Гермес», которые никогда не надевал, и так далее вплоть до носков ручной работы. Я завалил все углы своей квартиры дорогими подарками себе самому и Ханне, делая их точно, с такой же ненасытностью, с какой пожирал плитку за плиткой швейцарский шоколад во время периода моего обжорства. К счастью, мое транжирство окончилось так же внезапно, как и обжорство, но на сей раз уже не по моей инициативе.
В 1979 году я наконец женился на Ханне, с которой знаком был уже почти двенадцать лет, с той самой поры, как мы впервые встретились, когда я выздоравливал от ран, полученных во время Шестидневной войны 1967 года. Мне кажется, мы были словно помолвлены каким-то провидением, хотя никто из нас никогда не заводил разговоров о свадьбе. Все произошло само собой естественно и просто, а главное — вовремя. Я стал уставать от суеты, от беготни из аэропорта в гостиницу, оттуда на телестудию или в театр, а потом снова в гостиницу и снова в аэропорт, чтобы летать куда-то еще и прокручивать весь этот круг заново. Я стал терять связь с нормальной жизнью и простыми вещами, которые всегда так были важны для меня. А кроме того, я терял связь с самим собой и мне просто жизненно необходимы были уединение и покой.
Свадьба была очень простой и скромной — без публичного оглашения и многочисленных гостей. Я сразу понял, что у меня самая великолепная жена на свете.
Однажды, где-то на юге Франции, мы проходили мимо одного из самых дорогих и роскошных магазинов, напичканных всевозможными штучками от Пьера Кардена, Ив Сен-Лорана и т. д. и т. п. Я вдруг решил, что нам нужен чемодан, и мы зашли внутрь. Я попросил великолепный чемодан, изготовленный фирмой «Гуччи», затем еще один, потом другой и так до тех пор, пока не скупил чемоданы всех размеров, которые были в магазине.
Ханна взглянула на меня открыто и застенчиво, как свойственно ей.
Я взглянул на нее, и вдруг мы оба дружно рассмеялись. Больше ничего не нужно было говорить. Так закончился мой «покупательный» кутеж. Отныне мы дарили друг другу простые, недорогие подарки ко дню рождения. Я носил мои любимые рубашки с короткими рукавами до тех пор, пока они откровенно не изнашивались. Мне больше ничего и никому не нужно было доказывать. Я езжу на своем «Кадиллаке» 1976 года и сегодня, десять лет спустя, и за это время накатал лишь 26 тысяч миль пробега (сам пробежал за те же годы наверняка больше).
После десяти лет почти непрерывных выступлений я чувствовал себя измотанным, изношенным человеком. Мне хотелось отгородиться от всей мышиной возни и раствориться в своем мирке, где мы с Ханной могли бы обосноваться и начать нормальную семейную жизнь. Я был достаточно обеспечен, чтобы провести остаток своей жизни не работая. Теперь я мечтал вернуться в свою скорлупу и хоть ненадолго испытать душевный покой. К тому времени я уже приобрел несколько домов в небольшом квартале в Мехико, квартиру в Тель-Авиве, загородный домик в Японии, похожий скорее на кирпичную хижину, чем на привычный дом, и тайное укрытие в Европе. Кроме того, у меня были дом и квартира в Нью-Йорке и Коннектикуте, которые я купил для своей матери. Мы с Ханной попеременно жили то там, то здесь, жили комфортабельно, но просто. Ежедневные занятия бегом, плавание и хорошая доняя пища благостно отразились как на физическом, так и на душевном состоянии. Я какое-то время держался на особой вегетарианской диете и, обнаружив, насколько положительно влияет она на мои телепатические способности, поклялся остаться верным ей навсегда. И поскольку Ханна вскоре стала лучшим вегетарианским кулинаром в мире, мне совсем не трудно было выполнить свою клятву.
Когда Колин Уилсон колесил со мной по Испании, собирая материал для своей книги «Феномен Геллера», опубликованной затем в 1976 году, он как-то предрек мне, что следующим этапом моей жизни станет глубокое самоизучение. В то время я даже не задумывался об этом. Но он оказался совершенно прав.
Я, разумеется, не стал полным отшельником. Время от времени выступал в телевизионных шоу, давал газетные интервью и заключал деловые соглашения, некоторые из которых я уже описывал. Но теперь я радовался тому, что их стало меньше, а перерывы между ними — больше. Диву даюсь, как некоторые звезды сцены, такие, например, как «Роллинг стоуне», могут вести свою бешеную гонку уже в течение двадцати с лишним лет. Мне за глаза хватило и тех пяти-шести лет знаменитости, проведенных в таком темпе.
Самый печальный день в моей жизни настал 22 октября 1979 года. Мы с Ханной совершали обычную пробежку вокруг футбольного поля на Вилла Боргезо в Риме, когда моя секретарша примчалась из нашего отеля с трагическим известием о том, что несколько часов назад в Тель-Авиве скончался мой отец.
Странно, но я ничего не почувствовал в тот момент, когда он уходил из жизни, хотя за три года до этого мне снилось именно то место в комнате, окна которой смотрели на Средиземное море, где он так долго болел и умер…
Я заранее знал, что Ханна родит мне сына и дочь, именно в том порядке. В больнице в Нью-Йорке специалист, проводивший Ханне сканирование во время беременности, сказал нам, что скорее всего родится девочка. Но я знал, что он ошибается, и сказал об этом. Вскоре пришла пора вести Ханну в больницу. По дороге я включил радио и услышал голос Элтона Джона, поющего песню «Даниэль». Мы восприняли это как хорошее предзнаменование.
Тем не менее роды были трудные. Когда мы с Шипи с нетерпением ждали в больнице, ко мне подошел врач и сказал, что если Ханна вот-вот не начнет рожать сама, ему придется делать кесарево сечение. Позднее я узнал, что причина затруднения состояла в так называемой проблеме отрицательного резус-фактора, то есть, иными словами, кровь Ханны оказалась несовместима с кровью Даниэля. Мне сказали, что это может привести к болезни ребенка, а иногда даже к его смерти.