Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
– Где ваша смелость, самолюбие?
– бросил им вслед Ефим.
Они не откликнулись.
– «Поговорили, пошумели - и шабаш!», - вслух повторил Ефим, - и все?! А где последующий шаг - действие? Где внутренняя потребность противостоять несправедливости из чувства собственного достоинства? Где активное сопротивление, хотя бы в конкретном случае, сейчас?.. Рыхлые, бесформенные характеры, тут уж никак не скажешь: человек-кремень, напротив, человек-глина, знай, лепи... «Лучше хлебать баланду на вольной волюшке». «Хозяева страны»! Что в
Вспомнился опять майор Спиркин с армейского пересыльного пункта - паразит, самодур, пьяница и развратник. Вся часть видела и терпела его художества. И никто - ни рядовые, ни офицеры - не отважились даже «пошуметь»... Здесь, в тылу, жулики из комбината питания разворовывали и без того скудный рацион военного времени. И тут без осечки срабатывал страх. «Хозяева страны» не смели нарушить паразитический покой комбинатовских вампиров.
А сам он, «герой-одиночка», так ли уж безоглядно отважен в любой ситуации?.. Нет. И он пасует перед всемогущим произволом, порой перед крошечной частичкой всесильной Системы. Вот, к примеру, сейчас, чем он лучше тех рабочих, которые откровенно признают, что способны только «поговорить и пошуметь»? Он сразу понял, каковы порядки в доме отдыха. Разве не обязан был не просто, как человек, чего требует от кузнеца и токаря, а по долгу журналиста, не откладывая дела в долгий ящик, заняться жульнической лавочкой? Выходит, и его удержала от благородных действий подспудная перестраховочка: заступницы Зои Александровны Гориной больше нет, а Дубовой вкупе с Великановой - дай лишь повод, и останутся от Сегала рожки да ножки... Гапченко? Вряд ли захочет загородить его своей тщедушной спинкой.
Как же ты смеешь, корил себя Ефим, упрекать других в беспринципности да трусости?
«Будь благоразумен, — заговорил второй голос, - момент, сам знаешь, для тебя неподходящий. Ты теперь и есть тот воин, который один в поле... Отступи!»
«Отступить?! Перед кем?! Перед отребьем человеческим - перед ворами?»
«Но они, ты сам только что сказал, частичка могучей Системы, тебе их не одолеть!»
И тут же явственно, с насмешкой прозвучал первый голос: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж!..»
Ефима охватил мучительный стыд. Прочь малодушие!
Дальше молчать он не имеет права, а там - будь что будет! Отдых насмарку пойдет? Бог с ним. Выгонят из редакции? Вернется в цех или найдет другую работу. Зато совесть будет чиста.
Приняв такое решение, он почувствовал себя приподнято, легко, будто от пут освободился.
...В комнату вернулись кузнец и токарь. Поставили на стол две бутылки, довольно улыбнулись.
– Ступай, Ефим, в сельмаг. Там по одной бутылке в руки дают. А ежели не хочешь идти - ладно, поделимся, парень ты хороший.
– Спасибо, что-то на выпивку не тянет, - Ефим говорил правду.
– Вы насчет давешнего разговора не забыли?
– Какого такого разговора?
–
– Ну, о здешней кормежке...
– Настырный ты малый, Ефим, — беззлобно упрекнул токарь, - ляд с ней, с кормежкой. Полсрока путевки почти прошло, а остальное как-нибудь скоротаем. Плюнь на все, Ефим, береги свое здоровье!
Дальнейшая игра в прятки была бессмысленна.
– Нет, друзья, потакать жулью не имею права. Я действительно работал в литейном, а потом перевелся в редакцию. Разрешите представиться, я - Сегал!
Кузнец и токарь во все глаза смотрели на Ефима. Их лица выражали одновременно недоверие, удивление, испуг. Токарь, на всякий случай, убрал со стола бутылки.
– А вы часом, не того, не разыгрываете нас?
– спросил он вежливо, переходя на «вы».
– Зачем же скрывали, кто вы есть на самом деле?
Ефим объяснил истинную причину своего инкогнито.
– Тогда, что же? Вам и карты в руки... Высеките здешних воров, хорошее дело сделаете. А то стыдите нас, дескать, почему мы жалобы не пишем. Какие мы писаки? Два класса прошли да три коридора. Валяйте, товарищ Сегал, пишите статейку в нашу газету. Пишите, как есть! Люди вам большое спасибо скажут.
– А вы меня поддержите?
– слабо надеясь на положительный ответ, спросил Ефим.
– В каком смысле?
– осторожно осведомился токарь.
– В прямом. Я напишу статью, проверю, разумеется, все как следует, чтобы обвинение было не голословным. А вы эту статью вместе со мной подпишете. Тогда мы поместим ее в заводской газете.
Кузнец и токарь испуганно переглянулись.
– Ну, как, Федя, подпишем?
– Как ты, Гордей, так и я.
– Нет, я тебя спрашиваю.
– Я же сказал.
– Что ты сказал?
– Глухой ты, что ли?
– Пока уши на месте.
Оба замолчали, переглядывались, изучающе задерживали взгляд на Ефиме, словно видели его впервые.
Кузнец медленно провел рукой по лицу.
– Вот на чем мы порешим, товарищ редактор. Думаю, и Федя со мной согласится. Вы тут пообстоятельней все разузнайте, что, да как, да почему? Напишите статейку. Ваше дело такое: проверять да писать. Мы почитаем. Ежели все верно - подпишем... после вас, понятно. Так, Федор?
– Посмотрим... подумаем...
– не сразу согласился токарь, - оно, конечно, можно подписать, ежели польза.
Утром следующего дня Ефим отправился в Москву посоветоваться с редактором. Он застал Гапченко в отличном расположении духа.
– Привет, Сегал, - сказал он необычно весело, - что ты так скоро вернулся? Срок ведь еще не кончился? Вроде не загорел, не поправился. А меня можешь поздравить: приезжает моя жена с дочурками.
В редакции знали: семья Гапченко оставалась на оккупированной территории, что с ней, все ли живы - он долгое время понятия не имел.
– О! Это великая радость! — искренно воскликнул Ефим.
– Наконец-то! Я от души вас поздравляю.