Эфиопика
Шрифт:
Люди посильнее, годные к военной службе, были выделены, чтобы рыть узкий подземный канал от города к вражеской насыпи.
Делалось это так. Выкопав у стены колодец глубиной примерно в пять саженей и миновав под землей основания стены, они затем, при свете факелов, рыли подкоп, шедший прямо наперерез насыпи, причем стоявшие сзади и вторыми в рядах непрерывно принимали от первых землю, выносили ее в ту часть города, где издавна были сады, насыпали там курган. Этим они хотели заранее обеспечить сток для воды, если она прорвется.
Все же беда опередила их усердие: Нил, заполнив длинный проход, ворвался в круг и затопил пространство между стенами со всех сторон. Островом тотчас же стала Сиена; город, что был посреди суши, оказался окруженным водой,
К вечеру часть стены между башнями рухнула. Хотя стена после падения не была ниже уровня воды и не впускала волн, однако, возвышаясь над ними на какие-нибудь пять локтей, она грозила бедой, и каждое мгновение можно было опасаться затопления. Тут общий вопль всех, кто был в городе, дошел и до врагов. Поднимая руки к небу, жители призывали богов-спасителей, свою последнюю надежду, и умоляли Ороондата вступить через глашатаев в переговоры с Гидаспом. Ороондат хотя и согласился, против воли став рабом судьбы, но, отрезанный водой, не знал, каким образом послать кого-нибудь к врагам.
Нужда, однако, подсказала ему выход. Написав то, что хотел, и привязав письмо к камню, он с помощью пращи отправил к противнику посольство, метнув заморскую свою мольбу. Этим, однако, он ничего не достиг, так как камень, не преодолев длины пути, упал в воду. Снова метнув такое же письмо, он опять промахнулся. Все стрелки и пращники изо всех сил старались, чтобы письмо дошло по назначению – ведь целью, в которую они метили в своем состязании, было их спасение, – но всем это одинаково не удавалось.
Наконец, простирая руки к врагам, стоявшим на насыпях и смотревшим на их беду, как на театральное представление, сиенцы, насколько могли, своим жалким видом старались дать понять, что означают их послания: то протягивали они руки ладонью вверх, обращаясь с мольбой, то закидывали их за спину, словно давая связать их и соглашаясь быть рабами.
Гидасп понимал, что его молят о спасении, и был готов даровать его – ведь покоряющийся враг внушает жалость порядочным людям, – но, не имея сейчас для этого средств, решил яснее узнать намерения противников. Он располагал речной флотилией, ее он привел из Нила по течению канала; когда же лодки достигли круговой насыпи, он задержал их. Выбрав из них десять самых новых, посадив туда стрелков и тяжеловооруженных, объяснив, что следует говорить, Гидасп отправил их к персам. Переправляющиеся все были вооружены, чтобы быть готовыми к обороне на случай, если те, кто был на стене, неожиданно что-либо предпримут.
И было зрелище никогда, не виданное: судно, переправляющееся от стен к стенам; гребец, несущийся на лодке над сушей; лодка, мчащаяся по пашне. Война всегда творит невиданные дела, но тогда она чудодействовала еще больше и уж совсем необычайно, столкнув корабельных бойцов с защитниками стен и направив оружие сухопутного воина против гребца.
Увидя челноки и плывущих в них вооруженных людей, устремляющихся туда, где обрушилась стена, осажденные, пораженные страхом и преисполненные ужаса перед окружавшими их опасностями, приняли тех, кто хотел спасти их, за врагов (ведь все внушает подозрение и недоверие человеку, находящемуся в крайней опасности) и начали метать со стен в них копья и стрелы. Так люди, даже совсем отчаявшиеся в своем спасении, все же считают каждый лишний час выгодной отсрочкой смерти. Пустив в ход оружие, сиенцы и не старались ранить, но только воспрепятствовать подплытию. Эфиопы, со своей стороны, начали пускать стрелы, не понимая намерения персов и попадая более метко, они пронзили двоих-троих, а некоторые при внезапном и непредвиденном ранении стремглав попадали со стен в воду.
– Вы повредились рассудком и обезумели от ужаса! – сказал он. – Тех, кого мы до сих пор с мольбою призывали на помощь, мы отгоняем теперь, когда они, вопреки ожиданию, идут к нам. Приходя как друзья и возвещая мир, они будут для нас спасителями. Замыслив же что-либо враждебное, они после своей высадки без труда будут побеждены. Если мы их убьем, то что будет дальше, когда такая туча и с суши и с воды обволокла город? Подпустим их и спросим, чего они хотят.
Все одобрили его речь, похвалил ее и сатрап, и, расступившись в ту и другую стороны от обрушившейся стены, сиенцы спокойно ждали, не пуская в ход оружия.
После того как стена между башнями освободилась от стоявших на ней и народ, размахивая в воздухе одеждами, тем самым показывал, что позволяет пристать, эфиопы приблизились и начали говорить с лодок осажденным зрителям, как будто на народном собрании, следующее:
– Персы и находящиеся здесь сиенцы! Гидасп, царь восточных и западных эфиопов [144] , а теперь и ваш, знает, как губить врагов, но ему свойственно и сострадание к умоляющим; он считает первое – мужеством, а второе – милостью, одно – делом руки всякого воина, другое – особенностью своих взглядов. Держа в своих руках решение – быть вам или нет, – он избавляет вас, умоляющих, от видимой всем и несомненной военной опасности, а условия, на которых вы согласились бы освободиться от ужасов, не сам определяет, но вам выбрать предоставляет: он победитель, но не тиран, людей он не обижает, но судьбу их устрояет.
144
Деление эфиопов на западных и восточных восходит еще к Гомеру:
…в отдаленной стране эфиопов,Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходитБог светоносный, другие – где всходит…(«Одиссея», 1, 23 и сл.)
Исторические эфиопы, по Геродоту, – обитатели области верхнего Нила, выше Египта.
На это сиенцы ответили, что и себя самих, и детей, и жен своих они вручают Гидаспу: пусть он поступит с ними, как ему будет угодно; они сдадут и город, положение которого сейчас шатко и безнадежно, если только не подоспеет от богов и от Гидаспа какое-нибудь средство спасения. Ороондат объявил о своем отказе от того, что послужило причиной войны и предметом спора; он уступает город Филы и смарагдовые россыпи. Он требовал, чтобы не принуждали сдаться ни его самого, ни его войско: если Гидасп желает проявить все свое милосердие, пусть дозволит им удалиться на Элефантину неопозоренными, а они обещают не выступать против него; для самого Ороондата – уверял он – безразлично, погибнуть ли сейчас или, после этого якобы спасения, попасть в руки персидского царя и быть обвиненным в сдаче войска – это было бы даже хуже; теперь ему грозит простая, как полагается, смерть, а тогда самая жестокая, нарочно придуманная для самого горького наказания.
Говоря так, Ороондат просил принять в лодку двух персов под тем предлогом, чтобы они отправились на Элефантину, и если находящиеся там тоже сдадутся в рабство, он и сам уже не замедлит это сделать.
Выслушав это, послы возвратились, взяв с собой и двоих персов, и обо всем передали Гидаспу. Тот, посмеявшись над Ороондатом и упрекнув в большой глупости человека, который ведет переговоры как равный, между тем как его жизнь и смерть зависят уже не от него самого, а от другого, сказал:
– Было бы нелепо, если бы неразумие одного навлекло гибель на стольких людей.