Егерь. Последний билет в рай

Байбак Александр Павлович

— Значит, начальство вам не доверяет? — счел нужным вмешаться я. — Не хочу вас разочаровывать, Карл, но вы не задавались вопросом, а почему, собственно, именно вам доверили руководство силовой фазой операции? Опальному спецу из службы безопасности компании? Да еще и бывшему?

— В нашем деле бывших не бывает! — ответил Линдеманн очередной банальностью. — Мне дали шанс. И я его не упущу.

— Попутного ветра! — хмыкнул я. — Не хочется думать, что вас тоже запланировали пустить в расход по выполнении задачи. Я бы на месте больших дядек из «Внеземелья» именно так и поступил. Впрочем, вам виднее…

— Хватит! — Линдеманн грохнул кулаком по журнальному столику, но предполагаемого эффекта не добился — довольно толстое стекло ответило глухим дребезжаньем. — Поговорили! Время вышло. Дидье, этих троих в расход. Только аккуратнее, без зверств.

«Говорливый» безропотно закинул «спектр» в захваты на спине и извлек из кобуры маломощный «дефендер». Сменил магазин — видимо, первоначально пистолет был снаряжен УОДами — и шагнул к дивану, занятому пленниками.

— С кого начинать?

— Плевать! — взвизгнул Линдеманн. — На твое усмотрение! Шевелись.

Что-то

с ним не то. Подозрительно быстро у него настроение изменилось, нервничает, да что там, откровенно истерит, как институтка при виде эксгибициониста. С нервами явные проблемы. Как такому типу могли доверить серьезное дело?! Впрочем, поведение бывшего безопасника меня сейчас волновало меньше всего: я отчетливо чувствовал затаившегося у нас над головами Петровича. На таком расстоянии мне коннектор не нужен, это уже прямой контакт. Напарник недвусмысленно давал понять, что готов вмешаться, например, сигануть через слуховое окно на одного из конвоиров. Это было бы весьма кстати, но я выжидал, прекрасно осознавая, что один кот, пусть и здоровенный, ситуацию в нашу пользу повернет вряд ли. Нужно действовать всем сообща, но как? Черт, сигнал бы кто подал!

Тем временем флегматичный Дидье остановился напротив Бесчастных и махнул стволом, дескать, слезай с дивана. Охотник в ответ буркнул «пшел нах!» и остался сидеть, всем своим видом демонстрируя, что облегчать работу «говорливому» не намерен. Боевик, не меняясь в лице, цапнул лейтенанта за ремень «разгрузки» и резко дернул. Бесчастных, не успев упереться подошвами ботинок в мохнатое покрытие, съехал на пол, неловко подогнув ноги, и выразился куда более емко. Викентий рванулся было на помощь, но напарник «говорливого» был наготове, и Егоров расслабился — еще бы, под прицелом скорострельной «дуры»! Дидье раздраженным тычком заставил лейтенанта выпрямиться, стоя на коленях. Приставил ствол пистолета ко лбу пленного и предусмотрительно прикрылся ладонью, выказав несомненный опыт в подобных делах. Палец на спусковом крючке напрягся, выбирая слабину, но Бесчастных начал движение на неуловимое мгновение раньше — дернулся, уводя дуло по касательной, и в отчаянном рывке саданул «говорливого» головой в живот. Места для размаха было мало, но лейтенант умудрился вложить в удар всю массу тела, и боевик, не ожидавший подобного поворота, рухнул на пол. Охотник оказался сверху и нелепыми со стороны рывками начал подминать противника под себя, стремясь добраться до лица.

Что было дальше, я не видел: мысленно возопив «Петрович, пошел!», я сложился пополам, почти прижавшись грудью к коленям, и резко распрямился, изо всех сил оттолкнувшись ногами от пола и обрушив на спинку дивана весь свой невеликий вес. Нехитрый прием сработал — достаточно массивный предмет мебели не устоял и довольно медленно, я бы даже сказал, величаво, завалился назад. Я еще краем глаза успел заметить рыжий ком, обрушившийся откуда-то из-под потолка на второго боевика, потом меня довольно сильно толкнуло в спину чем-то мягким, я соскользнул с дивана и чувствительно приложился затылком об пол. Рядом взвизгнула от неожиданности Галя, но ее жалобный крик затерялся на фоне роскошнейшего воя, исторгнутого глоткой атакованного Петровичем боевика. Кот с удовольствием ему аккомпанировал, пустив в ход наигнуснейший из имевшихся в запасе голосов, и я едва успел «отгородиться» от волны звериной ярости. Впрочем, чужую кровь на языке я почувствовал, но отплевываться не было ни сил, ни времени — где-то вне поля моего зрения, за не слишком надежным укрытием закашляли выстрелы — одиночные из «дефендера» и длинная дробь «спектра». Звуки эти были настолько чужеродны, что не затерялись даже на фоне диких завываний истерзанного моим напарником боевика и грохота разбитых пулями цветочных горшков и ваз на полках.

Едва оказавшись в более-менее устойчивом положении, я откатился от дивана, не появляясь, однако же, на линии огня, и быстро перевел скованные руки из-за спины вперед, для чего сложился практически пополам. Мельком глянув на пластиковые путы — перекусить нечего и пытаться, тут секундами не отделаешься — перевернулся на левый бок, оказавшись лицом к лицу с Галей. Та лежала в неудобной позе, даже не попытавшись хоть немного сместиться прочь от дивана. В глазах ее застыл ужас, губы мелко тряслись — вот-вот заплачет — а тело сковывала предательская слабость. Жутко матерясь — про себя, ясное дело — я рванулся к любимой, потянул ее за руку, и она сломанной куклой соскользнула на пол. Сжалась в комок, прижав колени к груди, и невнятно забормотала, заткнув ладонями уши. Слов я различить так и не смог, да особо и не прислушивался — за эти несколько секунд обстановка в помещении резко изменилась.

Пока тело практически без участия сознания делало свое дело, мозг автоматически фиксировал подробности схватки. «Дефендер» «говорливого» замолчал очень быстро, буквально после третьего выстрела, а вот «спектр» после первой длинной — на полмагазина — очереди выдал еще несколько коротких, в такт завываниям хозяина, затем еще раз щелкнул пистолет, и боевик заткнулся. Петрович, судя по уловленному отголоску мысли, с боевым кличем маханул за диван, на котором сидели мои коллеги-пленники, что-то грузно ахнулось на пол (не иначе, заткнувшийся боевик) и релакс-рум огласили громкие матюги Линдеманна. Тот упражнялся в сквернословии, понося придурков-подручных, долбанных котов и уродских пленных разом, из чего я сделал вывод, что наша импровизация сработала. Оставалось неясным, насколько результативно, но тут уж ничего не поделаешь, придется ориентироваться в обстановке по ходу действия. Ибо отсиживаться за диваном я не собирался.

Упал я довольно удачно: подняв глаза, узрел практически прямо перед собой одну из бесчисленных полочек, заставленную цветочными горшками. Подтянув колени к животу, выгибом вперед вскочил на ноги — кто бы что ни говорил, но этот выпендрежный способ сейчас оказался самым быстрым — сграбастал первый попавшийся горшок и резко развернулся, высматривая врага. Линдеманн попался на глаза сразу же — он стоял

рядом с креслом босса, отделенный от меня еще одним диваном, и я не промахнулся. Мой импровизированный метательный снаряд ударил бывшего безопасника в висок, отправив его на мгновение в нокдаун, и отрикошетил на пол. Горшок не успел еще приземлиться, как я в отчаянном рывке, ввинчиваясь в движении в воздух, приземлился на спинку дивана и перекатился через нее, махнув на излете ногой. Попал удачно — хорошо разогнанная ступня выбила пистолет из руки ошеломленного Линдеманна, и оружие улетело куда-то в угол. Я же, завершив перекат, приземлился на обе ноги уже перед диваном, и незамедлительно выбросил «сайд-кик» правой, жестко вбив ребро ступни бывшему безопаснику в живот. Тот еще не отошел от первого попадания, а потому удар пропустил, но устоял — вложиться всей массой не получилось. Следующий удар — наиклассический маваси-гери левой в голову — швырнул Линдеманна на кресло. Не давая противнику опомниться, я выполнил «экс-кик» в скольжении — правая нога обрушилась на Линдеманна сверху вниз, грозя проломить голову. Однако в этот момент он собрался с силами и успел закрыться предплечьями. Удар мало того, что вышел смазанным, так я еще и угодил в захват, чем мой противник немедленно воспользовался — просто и без затей оттолкнул мою задранную ногу, и я рухнул на спину, со всего маху приложившись затылком о журнальный столик, отменно некстати оказавшийся позади меня. Видимо, я на несколько секунд лишился сознания, потому что следующее, что я осознал вслед за ошеломляющим ударом и искрами из глаз — передавивший горло ворот куртки. Чертов Линдеманн схватил меня за грудки и поставил на ноги, хоть я и походил больше на мешок картошки, чем бойца, и вознамерился обработать по-боксерски. Что ему и удалось — очнулся я как раз вовремя, чтобы словить в челюсть сначала с левой, потом с правой. Мотая головой, я отступил на шаг, наткнулся на тот самый предательский столик, и снова позорно грохнулся — на него же. Впрочем, я сразу же с него скатился, но неудачно — попал враспор между полом и диваном. Линдеманн тут же достал меня ботинком по ребрам. По избитому телу пробежала очередная волна боли, и совершенно неожиданно добавила мне прыти — заплетаясь в ногах, я выбрался из ловушки и обернулся как раз вовремя, чтобы успеть выбросить «фронт-кик» навстречу обрушивающемуся на меня многострадальному столику. Отдачей меня отшвырнуло на диван, Линдеманна, впрочем, тоже — он сидел напротив и пожирал меня ненавидящим взглядом. Хотя нет, ему пришлось хуже — столик унесло к стене, и он увлек за собой бывшего безопасника, отчего тот и оказался в сидячем положении. Напоследок еще и вывернул из сустава левую руку, но это до разгоряченного дракой Линдеманна еще не дошло, и сшиб несколько полок. Сам, к моему великому удивлению, не разбился. Мысленно ухмыльнувшись — дался мне этот столик! — я медленно поднялся на ноги, не сводя взгляда с врага. Он, впрочем, ответил взаимностью, зашипев от боли в поврежденной руке. Несколько секунд мы стояли друг против друга — этакая дуэль взглядов двух полубойцов (у него одна рука, а у меня они и вовсе связаны), затем вновь перешли к активным действиям. Линдеманн попытался садануть меня ногой в живот — я заблокировал удар легким движением колена, нырком ушел от размашистого правого хука, вбил подошву правой ноги ему в колено и, завершая разворот, вывел левую ногу на уширо-гери. Ударом в грудь Линдеманна отбросило на диван, который тут же медленно завалился назад, возвестив о падении глухим шлепком. Даже не переводя дух, я повторил трюк с перекатом, и вновь оказался лицом к лицу с врагом — бывший безопасник уже успел подняться на ноги, но из состояния «грогги» еще не вышел. Чем я и воспользовался, от души огрев его сцепленными в замок руками по голове. Пришлось даже подпрыгнуть, чтобы как следует вложиться, да и просто достать. Линдеманн рухнул на колени и сразу же наткнулся челюстью уже на мое колено, отчего снова отлетел назад, к стене, зацепив по пути многострадальный журнальный столик. Приключения не прошли для него даром — верхняя стеклянная плита покрылась сеткой трещин, но пока еще держалась.

Раздраженно выплюнув сгусток крови — удары в челюсть не давали о себе забыть — я дождался, пока Линдеманн поднимется, покачиваясь и хватаясь за уцелевшие полки руками, и выбросил левую ногу в высоком «сайд-кике». Я знал, что этот удар последний, и вложил в него все оставшиеся силы. Получилось резко и мощно, с фиксацией конечности в последней точке траектории. Голова Линдеманна с отчетливым хрустом запрокинулась — шея его уперлась в полку, поэтому отступать ему было не куда — и я нажал еще сильнее, раскорячившись практически в полном шпагате. Я давил и давил, как будто под моей подошвой извивалась мерзкая гадина, а не человек, и эти секунды показались мне вечностью. Потом я согнул ногу в колене, подтянув к самому плечу — из этого положения можно было повторно «выстрелить» — но этого не понадобилось: тело Линдеманна обмякло и неохотно начало заваливаться вперед. Я проворно отскочил в сторону и запустил навстречу врагу журнальный столик — элементарно зацепив подъемом за одну из трубчатых стоек. Тот легко проехался колесиками по ковровому покрытию, и оказался аккурат на пути безжизненного тела бывшего безопасника. Оно с размаху обрушилось на многострадальный предмет мебели, и тот не выдержал — верхняя плита рассыпалась на мелкие осколки, а трубка-стойка пронзила грудь Линдеманна, показав окровавленную верхушку из его спины.

— Готов, сука… — выдохнул я, брезгливо созерцая поверженного врага.

В голове почему-то было пусто и гулко, как в колоколе. Никаких чувств не осталось, одна лишь всеобъемлющая усталость. Хотелось рухнуть на пол и забыться беспокойным сном. Да что там, сном, просто бы вырубиться часа на два — и, проснувшись, не обнаружить этого ада. Как в детстве, когда казалось, что стоит только зажмуриться хорошенько, и все неприятности рассосутся сами собой. Ммать, как хреново-то! Вдоль позвоночника пробежала волна мурашек, расшибленный о столик затылок погладила мягкая кошачья лапа, и я мотнул головой, прогоняя оцепенение. Ничего еще не кончилось, и не фиг расслабляться. Мысленно обругав себя тряпкой, я окинул взглядом такое еще недавно уютное помещение.