Его среди нас нет
Шрифт:
А жизнь продолжалась себе, словно бы и не случилось никакой беды. Всяк занимался своим делом. Таня Садовничья хмурила брови и недоумевала. Алена, такая веселая и такая умиротворенная, писала в новом журнале последние строчки. «И все, — думала она, — и ничего больше нет. Истории этой конец, а новой жизни начало!»
Скоро ей позвонит один известный нам лысоватый человек, и она скажет ему с грустной, а на самом деле со счастливой
А Маринка Коробкова сидит у телефона и шепчет: «Попробуй только не позвони. Я тебе так не позвоню! Вот если через десять минут не раздастся, я тебе тогда… Хуже будет, имей в виду…»
Отец выглянул из своего кабинета. Он закончил ту самую статью, у него было хорошее настроение, и он не прочь был пообщаться с дочерью. Например, спросить: чего это, мол, ты не делаешь уроки… Или что-нибудь в том же духе.
Но увидел Маринкино лицо, озадаченно подобрал губы и снова пропал в кабинете.
Да, всяк занимался своим делом. А Сережа Крамской жил, наверное, труднее всех на свете. Попробуйте-ка объяснить матери, что ее дочь…
Сережа положил Самсоновой странное, быть может, наказание. Но в сущности правильное! Самсонова должна была перестать быть Самсоновой — такой знаменитой, такой руководящей, такой авторитетной и такой якобы красивой. Пусть она все начинает заново. А там уж — как получится.
А как это можно — все начать заново? Уйти в другой класс, в другую школу — вот как. Потому Сережа и сказал Лиде: «Позови мать». А совсем не потому, что у него было такое уж великое желание посыпать чужие раны солью и перцем.
Мать еще попробовала защититься:
— А ты что? Ты можешь это доказать?
— Могу.
И мать сразу поняла, что может. И Лида недаром спряталась в ванной, захлопнувшись на щеколду.
— Через неделю каникулы начнутся. И вы… Ну, скажите, например, что переезжаете в другой дом…
— Уж я найду что сказать… — с досадой и тоской ответила мать.
Сережа взял со стола журнал, пятнадцать рублей, лежащие мятым комком. Потом он показал глазами на трешницу.
— Тут должно быть семь.
И мать вдруг особенно ясно почувствовала, что все это действительно случилось с ее дочерью, с ее Лидой… Что все это случилось с нею самой!
И от полной непоправимости своего горя мать опустилась на стул перед проклятой трешницей и громко зарыдала.
Сережа смотрел на горе, которое он причинил этой женщине. Этому дому. Ему было стыдно, горько. И он ни капельки не радовался ни своему детективному успеху, ни…
Тихо, словно он боялся нарушить этот громкий плач, Сережа вышел в коридор, сунул журнал и деньги в портфель.
По лестнице он уже спустился к входной двери, когда его догнал лифт. Лидина мать протянула ему пятерку и две рублевки:
— Возьми!
Глаза ее были сухи, только блестели слишком ярко. А ворованная трешница, значит, так и осталась лежать на столе.
Эпилог
Эта история произошла в 1983 году. А в 1992 состоится праздник пятилетия окончания школы бывшим шестым «А». Их район, прежде такой новый и голый, станет одним из самых зеленых в зеленой Москве. Они будут сидеть в Алениной квартире, в довольно-таки тесной комнате… Да и как ей быть просторной, когда здесь сгрудилось человек двадцать, если не больше.
Вот сидит Леночка Серова — симпатичная, как диктор телевидения, улыбаясь, говорит что-то Марине Крамской (ну да, бывшей Коробковой), говорит, а сама все поглядывает на молодого гиганта, который, с одной стороны, кандидат в мастера по толканию ядра, а с другой — лучший слесарь-сборщик завода. Такой вот оказался талант у Гришки Годенко. А Катя Тарасова работает закройщицей, а Ленька — тренер… Ээ! Да у каждого своя судьба. Но есть в них и что-то неуловимо общее — вот это вот самое, из-за чего они собрались тут все вместе… Они стараются не шуметь, чтобы не разбудить Аленину трехлетнюю дочку, которая спит в соседней комнате.
Они вспоминают, вспоминают. У каждого наготове своя история. Вот и Сергей Крамской — вдруг кладет на стол посреди чашек и рюмок… Что же он кладет-то?
Журнал в выцветшей зеленой обложке. Крупно выведено: 6 «А».
— Что это такое, Сергей Петрович? — шутливо спрашивает кто-то.
Их всех совсем недавно впервые стали называть по имени-отчеству. И теперь они не упускают случая…
— А помните, — говорит Сергей. — Ну, когда мы журнала лишились…
— Какого журнала, Серег? — басом спрашивает Годенко. Но смотрит почему-то на Марину.
— Да я ведь вообще в вашем классе не училась. — Маринка пожимает плечами.
— Ах да, правильно…
— Слушайте, а я помню! — кричит Серова Леночка. — Тут где-то страницы должно не хватать…
Алена удивленно глядит на Сергея, на свою уже давным-давно главную гордость. И не может произнести: «Неужели ты?..» Сережа ловит ее взгляд, хмурит брови, улыбается через силу.
— Тот, который… — он замолкает. — Среди нас его нет!