Его выбор
Шрифт:
Арман не верил в то, что слышал. Не верил, что этот смертник смеет его успокаивать. Не верил и в то, что сам не карает за дерзость, принимает из рук рожанина чашу, выпивает половину, и, показав на диван, велит:
— Выпьешь остаток и будешь спать там. Не хочу, чтобы ты удрал.
Не удерет, Арман знал, что не удерет. Он просто хотел, чтобы в последнюю ночь Нару было тепло и удобно. Хотя бы это…
— Да, мой архан…
Даже от половины чаши зелья сразу же захотелось спать, наверняка, питье было начинено магией. И где это простой мальчишка-рожанин взял магию? Проваливаясь в тяжелый,
— Иди спать, — прохрипел он, поймав Нара за руку.
И последними словами, которые он услышал, проваливаясь в теплые объятия сна, были:
— Как скажешь, мой архан.
С тех пор, как Нар приехал в поместье, этот сон мучил каждую ночь и казался таким реальным... Он оставлял горечь тоски после пробуждения, потому что был всего лишь сном, ничем более.
Нар никогда не видел таких больших зеркал. Сказать по правде, он и небольшие видел редко — зеркала были дороги, и в их деревне, по слухам, имелось только одно, да и то маленькое — у дочери старейшины.
Зеркало завораживало. Коридор за спиной казался бесконечным, ряд колон убегал в полумрак, отражался свет факелов от мраморного пола. Лилась из темноты едва слышно мелодия, плелись на нить смысла слова. Чей это голос? Чужой и в то же время…
Жизни две — в одну,
Две судьбы — в одну,
Нар несмело коснулся зеркала ладонями, обжегся холодом стекла. Он смотрел на свое отражение и тот, по другую сторону, казался чужим и далеким. Не таким… хоть и знакомым до каждой черточки…
Я тебя узнаю.
Нар тоже узнавал голос. Радовался и ужасался собственной дерзости, едва удерживаясь, чтобы не вскрикнуть от счастья.
Позову тебя,
Лишь во снах храня.
Голос мягким светом стремился в душу, перед глазами плыло…
Что от страха таю.
Туман клубился за зеркалом, собственное лицо расплывалось, меняя черты…
Ты услышь меня,
Верностью томя.
Сердце стучало так громко, что отзывалось в голове набатом. И весь мир, казалось, исчезал, растворялся в темноте, осталось в нем лишь зеркало и тот другой, за прозрачной гранью… и тот, другой, за прозрачной гранью.
В радости сгораю.
Свое и чужое отражение. Другие глаза сверкали в полумраке, другие губы улыбались, другие руки касались прозрачной преграды с той стороны…
Растворись во мне,
Словно яд — в вине,
И на тонких запястьях отражения вспыхнули не золотые, синие татуировки…
И пойди по краю.
… и свои-чужие волосы просветлели, и в глазах застыл знакомый до боли лед. Сердце, узнавая, пропустило удар, ноги отказались держать, и Нар упал коленями
Ты живи лишь мной
Хоть живу — собой.
«Арман… почему повторяешь мою слабость, почему падаешь передо мной на колени…»
Не меняем правил.
«… почему смотришь так странно? С мягкой грустью? Почему шепчешь ласково, едва слышно…»
А когда умру,
Нет, не позову.
«Не говори о смерти, не ты… это я должен буду умереть…»
Но взлетишь ты с края…
…сам. За меня решая.
«Взлечу… ни мгновения не раздумывая… потому что куда ты, туда и я… пока могу, не отстану!»
Нар сам удивлялся своему упрямству, но Арман в зеркале не злился. В светлых глазах его застывала улыбка, взгляд был внимательным и даже… добрым. Медленно, очень медленно Арман встал на одно колено и легким прыжком устремился в зеркало. Нар зажмурил глаза, ожидая звона стекла, и сразу же распахнул, широко, когда мягкая волна вошла в его тело, и собственные воспоминания, боль, желания, страсти, все растворилось в чужих…
Эти руки знали тяжесть меча. Это тело испытало сладость перевоплощения. Эти глаза прочитали множество книг. Эта душа горела светом магии. Это сердце застыло в объятиях льда. Но внутри… глубоко внутри ярко горел огонь…
— Я знал… — выдохнул Нар и вздохнул глубоко, погружаясь в чужой мир, растворяясь в душе Армана.
А завтра будет, что будет, сегодня он счастлив! Сегодня он живет! Ради своего архана…
Нар вынырнул из сна почти мгновенно, открыл глаза и остался лежать неподвижно, боясь пошевелиться. На диване было удобно, гораздо удобнее, чем на скамьях в людской, но Нар мог спать и на полу, только бы не выгнали. Он хотел быть с Арманом. После тех сновидений еще более.
А ведь совсем недавно он искренне ненавидел всех высокорожденных и считал их нелюдями. Разве может человек вот так брать на ложе молоденьких девчонок, а когда они забеременеют, приказывать вывести в лес, да подальше… чтобы дорогу к жилищу не нашли? И ребенка не будет, как и хлопот со жрецами, и не убил вроде, те же виссавийцы такое убийством не считали… просто в лесу оставил.
Мог ли Нар спокойно смотреть, как его сестру за косы тащат по двору, как пачкается в весенней грязи всегда чистая юбка, как падает под меткой стрелой бросившийся к сестре жених, и солнце бьет по глазам яркими лучами?
Нар был умнее горячего жениха. Он сжал зубы, встал на колени, скрестил на груди руки и уткнулся лбом в грязь. Он знал, что если бросится на дозорных, то ничем не поможет. Вот и к жениху позовут виссавийцев, вылечат, а потом, как положено, позовут угрюмого палача и вздернут на первом же суку, чтобы больше на дозорных кидаться не смел. Нар не хотел закончить так же.
Позднее была кровь убитой коровы на руках. Как всегда упившиеся дозорные, собаки, что даже не залаяли, от пуза нажравшись коровьего мяса. Призрачный свет луны, мягкие ковры под ногами, третья дверь слева на втором этаже — спальня…