Эгоист
Шрифт:
Джесси кинулась на диван и, рыдая, зарылась лицом в подушки. Внезапно кто-то позвал ее по имени и, с испугом приподнявшись, она увидела, что в комнате стоит Густав Зандов. Она вскочила с дивана и воскликнула:
– Мистер Зандов, вы пришли сюда? Ведь я же…
– Да, вы заперли передо мной дверь гостиной, – перебил ее Густав, – и приказали горничной никого не впускать сюда, но я все же не остановился и невзирая на препятствия проник к вам. Я должен переговорить с вами… это необходимо для нас обоих.
– Но я не желаю слушать вас! – воскликнула Джесси, тщетно стараясь вернуть себе самообладание.
– А я желаю быть выслушанным, – возразил Густав. – Сперва у меня было намерение послать к вам Фриду в качестве парламентера, но это показалось мне слишком долгим. Она
– У кого?
– У своего отца – моего брата.
Джесси стояла, словно окаменев. Это открытие явилось для нее столь неожиданным, что в первый момент она не могла понять смысла слов. Только когда Густав спросил: «Так позволите ли вы мне теперь оправдаться?» – у нее в душе вспыхнула радостная надежда. Она позволила Густаву взять ее руку, после чего он подвел ее к дивану и, усадив рядом, заговорил:
– Я должен покаяться перед вами, мисс Клиффорд, а для того, чтобы все объяснить вам, мне необходимо коснуться далекого прошлого своего брата. Позже я расскажу все подробнее, теперь же вы должны узнать лишь то, что может оправдать меня.
Густав все еще держал руку Джесси, и девушка вовсе не протестовала против этого. Она начала теперь верить в возможность оправдания.
– Мой брат перенес тяжелую травму в своей семейной жизни, – начал Густав. – Его брак, который, на первый взгляд, сулил полное счастье, закончился ужасным открытием. Он оказался обманутым своей женой и ближайшим другом, и последствия этой катастрофы были таковы, что вместе с семьей он лишился и внешнего благополучия своей жизни. Он не пожелал, да и не мог далее оставаться на родине и отправился в Америку. Здесь его приняли ваши родители. Но он оставил в Германии дочь, тогда еще очень-очень маленькую, свое единственное дитя. В гневе и озлоблении против всего он не желал признавать и ребенка; его дочь осталась у своей матери, которая, получив развод с моим братом, вступила в брак со своим возлюбленным.
Густав на мгновение замолк. Все время, пока он говорил, Джесси слушала его с напряженным вниманием, затаив дыхание, затем на ее бледном и мокром от слез лице постепенно стал появляться румянец, который разгорался все более, по мере того, как она слушала рассказ Густава.
– Тогда я учился еще в университете, – продолжал он, – и не имел возможности вступиться за Фриду; все мои обращения к брату оставались безрезультатными, но я не покидал свою маленькую племянницу. Глубоко печальна была жизнь бедняжки в семье, где она для всех являлась помехой. Отчим едва выносил ее, мать относилась к ней с полнейшим равнодушием, почти с отвращением, своим подрастающим сводным братьям и сестрам она была совершенно чужой и с каждым годом все сильнее и сильнее чувствовала свое одиночество. Как только я скопил достаточно собственных средств, я заявил о своих правах на эту девочку в качестве дяди, их вполне охотно признали за мной, и я вырвал племянницу из той семьи. Я поместил ее в закрытое учебное заведение, и там она оставалась до смерти своей матери. Эта смерть разорвала некую мрачную цепь, и тогда я решил во что бы то ни стало завоевать для дочери своего брата все принадлежащие ей права.
– И ради этого вы приехали сюда, в Америку? – робко спросила Джесси.
– Да, только ради этого. Я уже раньше, в письмах, делал кое-какие попытки, но брат всегда отвечал мне суровым отказом. Он грозил прервать всякую переписку со мной, если я еще хоть раз коснусь этой темы. Тогда я возложил всю надежду на личное вмешательство Фриды. Однако выполнение этого плана казалось почти невозможным. Ведь не мог же я отпустить юную девушку одну в далекий путь за океан, а если бы она приехала со мной, то у брата тотчас бы возникли подозрения. В это время умер ваш отец, и у Франца появилась мысль о привлечении к делу нового компаньона, в качестве которого он выбрал меня. При других обстоятельствах я, конечно, решительно отклонил бы предложение ради материальных выгод отказаться от отечества, профессии, независимости – словом, от всего того, что составляло смысл моей жизни. Однако теперь я увидел в том перст Божий. Я сделал вид, что соглашаюсь на предложение брата, и поехал с Фридой в Америку.
Джесси с опущенными глазами и горящими щеками следила за этим рассказом, вырывавшим один за другим все шипы, ранее коловшие ее душу. Ей казалось, что она сама испытывает освобождение от тяжелого гнета, как только спала мрачная завеса, столь долго скрывавшая «эгоиста».
– Да, мисс Клиффорд, о наследстве теперь и говорить нечего, – после небольшой паузы, с некоторой резкостью произнес Густав. – Хотя оно было предложено мне, и к его достижению я приложил немало труда, но не для себя, а для настоящей, имеющей на него право наследницы. К сожалению, я также вынужден отказаться от чести стать компаньоном торгового дома Клиффордов. Вся редакция «Кельнской газеты» обязала меня торжественной клятвой вернуться к ним, как только окончится мой отпуск, да и, откровенно говоря, мне вовсе не по душе на долгое время посвятить себя «цифрописанию». Я снова возьмусь за свое старое ремесло, которого я вовсе не покинул так позорно, как вы упрекали меня. Ну-с, так как же: вы все еще считаете мою работу за конторским столом заслуживающей такого презрения, как говорили мне до сих пор?
Джесси взглянула на него смущенно, пристыженно, но с чувством бесконечного счастья.
– Я была несправедлива к вам, мистер Зандов, – промолвила она. – Правда, вы сами виноваты в этом, но… я прошу у вас прощения.
Она не могла протянуть Густаву руку, так как он, раз, завладев ею, уже не выпускал; но теперь он наклонился и поцеловал ее руку. Джесси на этот раз не возражала.
– Я бесконечно долгие дни с радостью ожидал сегодняшнего объяснения, – сказал он, улыбаясь. – Неужели вы думаете, что я хотя бы час вынес повелительное обращение брата и ваше презрение, если бы не был уверен в том, что в конце концов услышу от вас просьбу о прощении?
– И Фрида действительно состояла только под вашим покровительством? – спросила Джесси с сильно бьющимся сердцем. – Вы не любите ее?
– Фрида – моя милая племянница, а я – ее глубокоуважаемый дядя, этим и исчерпываются наши взаимоотношения. Так как она теперь обрела своего отца, то и я становлюсь совершенно лишним в качестве «лица, внушающего уважение», старшего над нею. Но поскольку как раз заговорили о любви, то… мне нужно обратиться к вам еще с одним вопросом.
Видимо, девушка угадала содержание вопроса – все ее лицо вспыхнуло заревом. Она не осмеливалась поднять глаза, да это и не требовалось. Густав опустился перед ней на колени, и она была вынуждена взглянуть на него, когда он с теплым чувством произнес:
– Моя любимая, дорогая Джесси, теперь я должен попросить прощения! Я вел интригу, не смею отрицать – я лгал также и тебе, за что горько поплатился, вынужденный услышать от тебя слишком много неприятного. Но со времени моей встречи с тобой во всяком случае одно осталось и правдивым, и твердым – то чувство, которое возникло во мне, когда я впервые взглянул на твои голубые глазки. Так смени же гнев на милость!
Джесси, очевидно, всецело была расположена к милости – об этом сказали Густаву ее глаза, прежде чем уста произнесли первые слова. Зандов с бурной радостью вскочил с колен, и помилование было дано ему самое полное, не оставлявшее желать ничего большего.
Через полчаса он и Джесси вошли в комнату Фриды, где Франц Зандов все еще находился со своей дочерью. Густав взял Джесси за руку и, подойдя к брату, торжественно произнес:
– Франц, во всем моем бессмысленном плане было по крайней мере одно разумное, даже очень разумное обстоятельство. Да, да, моя маленькая Фрида, не гляди на своего дядю и на свою будущую тетю столь удивленно – это как раз те «вещи, в которых ты ничего не понимаешь». Благодаря нашему обоюдному остроумию мы нашли это «разумное» и имеем честь представиться в качестве жениха и невесты.