Эгоист
Шрифт:
Она снова заплакала.
Уилоби склонился над ней в молчании.
— Неужели я должен каждые полчаса выдерживать сцену, какая мало кому из родителей выпадает раз в пять лет? — воскликнул доктор Мидлтон.
У Клары судорожно передернулись плечи. Она опустила голову.
— Дорогая моя — ручку! — флейтой заливался Уилоби.
Рука поддалась, словно льдинка, сорвавшаяся с крыши под воздействием внезапной оттепели. Уилоби прижал ее к груди.
Доктор Мидлтон расхаживал по комнате, заложив руки за спину. Воцарившееся молчание, казалось, говорило, что он здесь лишний.
— Чтобы не мешать распуститься почкам, старик мороз удаляется восвояси, — добродушно проговорил он. — «Jam ver egelidos refert tepores» [27] {62} .
Клара и Уилоби, как по сигналу, повернулись к нему — но какая разница была в их лицах!
— Дитя мое?
Доктор Мидлтон подошел к Кларе и мягко положил ей руку на плечо.
— Да, отец, я скоро к тебе выйду, — сказала она и улыбнулась в ответ на его невысказанную просьбу извинить его за словесную бурю, которую он был вынужден на нее обрушить.
27
Вот повеяло вновь теплом весенним (лат.).
— Я попросил бы вас остаться, сэр, — возразил Уилоби.
— Но я чувствую, что мое присутствие вас замораживает.
Клара этого не оспаривала.
Уилоби, напротив, горячо возражал.
Кто же из них в таком случае больше походил на влюбленного? На мгновение доктор Мидлтон решил этот вопрос в пользу дочери.
— Я выйду к тебе в сад, — сказала Клара.
— Постойте, сэр, — снова вмешался Уилоби. — Дайте нам свое благословение перед тем, как нас покинуть.
— От всей души, — сказал доктор Мидлтон и неопределенно помахал рукой в воздухе.
— Я выйду очень скоро, отец, — сказала Клара.
— Пусть Клара назначит день! — потребовал Уилоби.
— Я не могу! — воскликнула Клара, доведенная до крайности.
— День этот будет безусловно значительным, когда он наступит, — произнес ее отец. — Но, насколько я понимаю, сейчас важнее всего решить, когда ему наступить. Прикиньте это между собою сами.
— Но я уже решил.
— В таком случае я покидаю поле боя. Назначайте, какой вам угодно.
Клара подавила готовый уже вырваться нетерпеливый возглас Ей нужно было, чтобы отец поскорее оставил их вдвоем.
От ее предусмотрительной сдержанности веяло чем-то зловещим. Нельзя было терять ни минуты! Уилоби понимал, что его ожидает, как только он останется наедине с Кларой: доктор Мидлтон был единственным трибуналом, перед которым Клара трепетала, и следовало добиться бесповоротного решения, покуда он еще не ушел. Рассчитывая, что в Кларе заговорит инстинкт самосохранения, он вполголоса произнес: «Милая!» — и протянул к ней обе руки, словно вот-вот ее обнимет. Грозный призрак поцелуя навис над ней.
Увидев, что отец принял эту демонстративную нежность за чистую монету и готов удалиться, она покорно замерла.
Но Уилоби настиг его в дверях.
— Выслушайте нас, сэр. Не уходите. Останьтесь, прошу вас. Боюсь, что мы еще не пришли к полному согласию.
— Если вы и в самом деле так считаете, — сказала Клара, — то тем более вам не следовало бы беспокоить моего отца.
— Я люблю вашу дочь, доктор Мидлтон. Я ее добивался и завоевал ее. Я получил ваше согласие на союз с ней и был счастливейшим из смертных. Каким-то необъяснимым для меня образом, — дочь ваша или не хочет, или не может сказать мне, каким именно, — я ее обидел. Можно быть виноватым и не знать за собою вины. Я не претендую на непогрешимость. Я прошу ее либо простить меня, либо объяснить, в чем моя вина. Она не соглашается ни на то, ни на другое. Если бы я был на ее месте, а она на моем, — ах, что бы она ни сделала, пусть даже самое худшее, что только можно себе представить! — я не был бы способен… я надеюсь, что не был бы… разорвать наш союз. Когда я люблю, я люблю. Мы обручены, и это в моих глазах — обязательство, священное и нерушимое. Какие бы у меня ни были недостатки, одно свойство я вменяю себе в заслугу — верность до конца. Каким бы смешным это свойство ни казалось в глазах света! Да, я признаю
— Сэр, данные обстоятельства не нуждаются в Цицероновом красноречии. Продолжайте, — сказал доктор Мидлтон, который во все время тирады сэра Уилоби одобрительно кивал головой.
— Итак, я осмеливаюсь заявить со всей беспристрастностью, — как бы неуместно это ни звучало в устах человека, испытавшего столь острую боль, — что нарушение слова мне глубоко ненавистно.
Доктор Мидлтон завершил очередной кивок головой в такт благополучно закруглившемуся обороту предыдущего оратора.
— Мне, со своей стороны, — сказал он, — тоже ненавистно нарушение слова. Беспристрастно, говорите вы? Беспристрастно можно судить, можно вынести беспристрастный приговор — но можно ли беспристрастно ненавидеть? Я полагаю, сэр, когда мы говорим, что нам нечто глубоко ненавистно, противно, омерзительно, мы не сидим в судейском кресле. Да, мы этим как бы даем себе отвод, как судьям. И вместе с тем отвращение наше к дурному поступку есть факт. Должно быть, сэр, вы хотели сказать не «беспристрастно», а «независимо от личных интересов». Это вполне достаточно выразило бы ваши чувства.
Взглянув на собеседника из-под бровей, доктор продолжал:
— Ей было выдано все сполна, Уилоби. На самом недвусмысленном английском языке, и притом с олимпийской непреклонностью. Я полагаю, что нет нужды ко всему этому возвращаться.
— Прошу прощения, сэр, но сам я еще не прощен.
— Остальное вы должны пролепетать на ушко друг другу. Когда я оказываюсь наедине с двумя голубками, я чувствую себя неуклюжим старым индюком.
— Да, да, оставь нас, отец, — тихо сказала Клара.
— Сначала соедините наши руки и позвольте мне именовать вас тем же титулом.
— Протяни же руку этому славному человеку, Клара, и крепко ее пожми! Влюбленному нельзя перечить. Он просит только то, что принадлежит ему по праву.
— Это свыше моих сил, отец.
— Но как же свыше твоих сил? Раз ты с ним обручена, раз ты уже ему принадлежишь!
— Я не испытываю склонности к браку.
— Это не причина.
— Я не достойна…
— Чушь и вздор!
— Я прошу его вернуть мне слово.
— Безумие!
— У меня нет к нему любви.
— Стыдись, Клара Мидлтон! Что за ребячество?
— Ах, дорогой отец, оставь нас вдвоем.
— Но что я сделал, Клара? В чем моя вина? Назовите ее!
— Отец, отец, оставь же нас! Вдвоем мы скорее договоримся…
— Разве мы с вами мало говорили, Клара? — перебил ее Уилоби. — И что же? Вы снова скажете, что любили и разлюбили, что ваше сердце принадлежало мне, а теперь больше не принадлежит, что вы его у меня отнимаете. Жертва, которую вы от меня требуете, стоила бы мне моей репутации, жизни! За что? Я тот же, что и был. Я любил и люблю вас. Мое сердце принадлежит вам и будет век вам принадлежать. Вы моя невеста, моя жена. Что я сделал?