Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз
Шрифт:
– Здравствуйте, – Лариса улыбнулась пришедшей и гостеприимно раскинула руки, – Проходите, пожалуйста.
Маша замерла на месте и улыбаться перестала. Хотя Лариса была совсем некрасивой: тяжёлый американский подбородок, вдавленные щёки, длинные узкие губы, придававшие выражение какой-то скрытой злости, упёртости, и небольшие глубокие глаза, всё-таки в красавице Маше девушка вызвала чувство ревности. Может сыграла роль излишняя уверенность в себе, сквозившая в жестах и взглядах, может умные слова, которые удалось услышать, но, казалось бесспорным, что Королёва могла быть сильной соперницей. Маша поправила роскошные длинные волосы, перехваченные по-крестьянски лентой поверх головы, хмыкнула тоненьким носиком и качнула головой:
– Ну надо же, приглашение, достойное хозяйки. Витечка, может объяснишь мне кто эта девушка? – в голосе звучала обида, щёки девушки пружинили,
Маша не успела договорить, а Виктор и Лариса уже смеялись. Кранчевский спешно поставил чашку на блюдце на краю стола, подбежал к невесте, крепко обнял, уткнулся в щёку, развернул на терракоте веранды и захохотал в ухо:
– Машка, глупая моя ревнивица, это же Лариса, дочь хозяина дачи. Значит, и сама хозяйка. – Виктор продолжал крутить Машу в руках, запутываясь в её волосах и задыхаясь от близости. До последнего момента Виктор не был уверен, что Маша приедет, а теперь откровенно радовался тому, что можно будет целый вечер не заниматься противной диссертацией, списав всё на занятость. Юноша хохотал и весёлые искорки снопами валились из близоруких глаз, перескакивая через стёкла очков. Маша следила одновременно за женихом, за незнакомкой, которая села на стул, и счастливо улыбалась; обида и подозрение улетучились вмиг, голова девушки кружилась, и в калейдоскопе движения кроме лиц полетали цветы, небо, деревья, дача. Маша вдруг почувствовала, как теряет равновесие, и в последний момент попыталась освободиться от объятий.
– Пусти, уронишь, – почти потребовала она и тут же увалилась на стол. Кружка, блюдце, диссертация и ручка покатились по наклону на пол. Лариса инстинктивно попробовала удержать стол, но масса тела намного превышала силу рук, поэтому предметы негромко бухнулись об пол.
– Блин! Стаскина «мадонна», – первое, что выкрикнул Виктор, отпуская Машу совсем и кинувшись к чашке. Красивая фаянсовая посудина лежала на кафеле с отколотой ручкой и треснутая в нескольких местах, – Всё, девчонки, пощады мне не будет, – Виктор притронулся к разбитой чашке, как к близкому умершему: робко, одними кончиками пальцев. Испуг и скорбь на его лице заставили девушек округлить глаза.
– Какая ещё Мадонна? – не поняла Маша, оглядываясь по сторонам.
– Да, это точно «мадонна», – Лариса подошла, осмелилась поднять чашку и стала её рассматривать.
– Что же мне теперь делать? – Виктор осел на стул и от отчаяния чуть не заплакал.
8
Автобус со студентами волочился по просёлочным дорогам: после Луховиц плохой, но всё же асфальт, закончился, и теперь машину кидало из стороны в сторону на ухабах и размоях земляной дороги, а вместе с ней кидало и мяло пассажиров. Песни под гитару, так активно начатые в начале, после часа пути умолкли, студенты уткнулись в передние сидения и старались пережить остаток поездки кто как мог. В задней части автобуса горой над всеми возвышались сумки, занявшие пол и сидения двух предпоследних рядов, и Попинко, скрестивший руки на ручке большущей корзины и бережливо сжимающий поклажу. В проход корзина не встала, на заднем сидении, где был весь багаж, для неё места не было тоже, пришлось держать на руках, загораживая вид примостившимся сзади Ячеку и Сычёвой. Впрочем, они это неудобство не особо замечали, ибо всю дорогу не прекращали оживлённую беседу. О чём говорили подружившиеся так сразу девушка и парень догадаться было трудно из-за шума мотора и звуков музыки, а прорывающиеся до общего слуха фразы, перевёрнутые Мишей, как обычно, тоже не особо поясняли тему болтовни.
– И как она его понимает? – проворчала Кашина, когда в очередной раз услышала: «плохой вестипаратный абуляр».
– Значит понимает, – в глазах Масевич проскользнула улыбка. Михайлов, рядом с девушкой, тоже улыбнулся.
– Видишь, как разговаривают? – Зубилина посмотрела на странную парочку, – Может, на правах доверенного, Сычёва всё же раскроет Ячеку тайну своего имени, как думаешь, Толик? – Зубилина посмотрела на Кириллова, использовавшего вопрос Кашиной как повод оглянуться и сразу впёршегося в Лену пристальным взглядом. Кирьянов, заметивший интерес друга к гимнастке, ревниво развернул соседа уверенным жестом:
– Сядь нормально, а то стошнит. Водитель, вы что нам решили показать ваши навыки в слаломе дорожного движения? – пробурчал Кирьянов, после очередной дуги автобуса.
Арбузопузый шофёр сдвинул прикуренную папиросу в угол рта и загоготал.
– Чё, укачивает народ? Это ещё что? На этой дороге хоть ямы, да всё же сбитый путь: объехал и гони дальше. Вы бы вот в Горький поездили, во Владимир…
Шофёр кричал по привычке на весь салон и даже умудрялся поворачивать голову, рассказывая свои байки. «Конь» плёлся теперь уже третий час, с трудом преодолевая ту сотню километров, что отделяла Малаховку от совхоза. Горобова, сморенная жарой, бившей сквозь жидкие шторки окон, задремала, но от голоса недовольно вскинулась:
– Ладно, ладно, товарищ, вы на дорогу-то всё же смотрите. Не дрова везёте. И курите поменьше, у нас тут спортсмены едут, им дым вдыхать не положено.
Бражник на такие слова с готовностью кивнул:
– А уж животным вообще ваши папироски, как яд. Слышали же: капля никотина убивает лошадь?
Гена при таких словах лукаво подмигнул Цыганок:
– Поняла?
– Тю, так это ты не по адресу, гарный хлопец, – растянулась в улыбке Света. С тех пор, как выехали, в салоне произошли изменения в посадочных местах. Гена пригласил Свету сесть рядом, чтобы спрятаться за шторой от палящего солнца: там, где сидели Цыганок и Маршал, ткань была так изношена, что жара кипящим маслом текла в дыры. А прогнозы дождя, анонсированные Попинко, не подтверждались: в небе висели редкие тучи, ветер дул слабый, а солнце светило вовсю. Маршал пересела к Поповичу на сторону, противоположную от солнечной. Стас Добров, сидевший перед штангистом, предложил Кашиной, откровенно страдающей от тряски, сесть к нему и вытянуть ноги в проход. Теперь Ира ехала как принцесса на троне: поперёк салона, с подоткнутыми под спину вещами и могла видеть всех. Её ноги торчали в проходе и Добров то и дело хватал узкие щиколотки Кашиной, возвращая их на свои колени и удерживая девушку от падения. От такой заботы Кашина сначала вскрикивала, потом улыбалась, тестируя реакцию, прозведённую у студентов. Чаще всего она улыбалась Стальнову. Володя и Юра по-прежнему сидели вместе, но теперь оказались сразу перед Ирой и Стасом и на вскрики Кашиной реагировали разве что слабыми улыбками. Стальнов устал от дороги и тесноты и ему было всё безразлично, быстрей бы отмучиться. Хотя Галицкий и отдал гитару на хранение Соснихину, поменявшему место и усевшемуся на сидение, где ехали до этого Цыганок и Маршал, и тоже вытянувшему ноги, места для Володи и Юры было мало.
– Я пойду назад подремлю, – предложил наконец Стальнов и стал выбираться в конец салона, чем окончательно расстроил Чернухину: Рита уселась в автобусе сразу перед Галицким, занявшим место на двоих. Назад она не пошла, сославшись на тряску, но на деле всего лишь хотела быть поближе к Володе. Когда Володя сказал, что уходит назад, Рита тут же попросила Соснихина уступить ей место, чтобы поспать. Миша гордо заявил всем что он – «настоящий жентлёмен» и освободил место второкурснице, а сам, радостный, уселся на сидение, где ехали до этого Цыганок и Маршал, оказавшись ближе к Зубилиной, которой не переставал строить всякие рожи. Гитару у хоккеиста тут же забрал Стас, подозревая, что рассеянный Миша вполне может её уронить. Добров по-прежнему держал на коленях ноги Кашиной, которые покрыл сверху инструментом, и время от времени дёргал за струну. Стальнов, хмурясь от такой музыки, прошёл мимо в конец автобуса, переместил сумки на предпоследние сидения на свободные от багажа места, не посягая на свободу Попинко; на парня с корзиной и так было жалко смотреть. Казалось, что груз вот-вот продавит Андрею грудь. Что не поместилось на диван одного ряда, Стальнов поставил на пол и в проход, а сам улёгся на мягкие подушки автобуса. Чернухина улеглась на свободном месте, оставив подругу Катю Глушко одну.
Под смешные разговоры Ячека и Сычёвой Володя дремал и просыпался только тогда, когда автобус сильно кидало. Палящее сквозь шторы солнце ему не мешало.
В какой-то момент, избегая попасть колесом в огромную канаву, водитель так крутанул руль, что все в салоне закричали.
– Водила, ты так задний амортизатор в руках привезёшь, – киданул Савченко весёлым голосом и покрепче прижал упавшую на него Свету.
– Он же не специально, – Воробьёва, минуя взглядом двух Толиков, обернувшихся на вскрикивания Лизы и Лены Зубилиной, посмотрела на Цыганок с улыбкой. Света в ответ весело сощурилась, как щурятся дети: коротко и всем лицом.