Эхнатон
Шрифт:
– Эта подойдёт, – указал он на ту, что сейчас не была освещена солнцем, – Изобрази меня таким, каким я предстану в гробнице визиря. Это увидят отец и вся его свита. Это мой первый шаг, как соправителя. Давай!
Пареннефер хотел было сказать, что ему нечем рисовать, но вдруг заметил, что всё это время он держал в руках деревянный поднос с красками и кисточками.
– Пусть я буду изображён, как все фараоны, пусть! Но сделай так, чтобы моё лицо не было похоже на остальные лица царей и богов. Оставь мне черты лица, но как-нибудь подгони под канон. Ну, ты же рисовальщик, ты справишься. В моё
Пареннефер рисовал быстро, благо инструкции ему дали чётче, чем в прошлый раз. Сначала угольной палочкой он наметил силуэт наследника с поднятыми головой и руками. Потом в правом верхнем углу стены начертил простой круг, а от него лучами исполосовал всё оставшееся место. На конце каждого луча он добавил руку, а в ту, что была ближе всех к лицу Аменхотепа, вложил анкх.
– Все подумают, что это просто дань безумию отца, – говорил наследник, пока Пареннефер работал, – И пусть думают. Мой отец объявил себя богом, так не делали фараоны даже во времена пирамид, так что все подумают, что я просто возношу молитвы отцу в образе Атона. За что-то же он провозгласил себя именно Атоном. Я бы объявил себя как минимум Осирисом, повелителем подземного царства. По-моему, получилось бы мощнее. Но после таких действий отца выбирать не приходится…
Пареннефер почти смирился с мыслью, что наследник – не бог, а человек. Но каждый раз, когда тот начинал так неуважительно говорить о фараоне, в Пареннефер понималась волна протеста. Ведь фараон – воплощение Гора. И, видимо, Атона. Словом, не важно, кого именно он так воплощает, но он бог и точка.
– Какого цвета делать круг? – уточнил Пареннефер, когда приступил к окрашиванию.
– А какого цвета солнце? Жёлтого, разумеется!
На этот раз рисовальщику не пришлось ничего додумывать самому. Наследник дал точные инструкции и относительно цвета одежд и даже цвета ногтей.
– А каким делать его? – спросил Пареннефер, показывая на глаз нарисованного Аменхотепа. Так как портрет был в профиль, то глаз, разумеется, вошёл только один.
– Как этот, – ответил наследник и показал на карий глаз. – Всегда делает мой глаз таким. Даже если будешь рисовать меня анфас, рисуй оба глаза такими, понял?
– Понял. А могу ли я, как рисовальщик, спросить почему?
– Другой урод, – отвернулся наследник.
– Но вы ведь просили изображать вас таким, какой вы есть.
– Только не глаза, – отвернувшись, тихо сказал Аменхотеп. – Глаза всегда рисуй одинаковыми. В детстве мать сказала, что такие глаза – проклятье. Все, у кого разные глаза, умирают молодыми.
– А я думал, вы не верите предсказаниям…
Аменхотеп резко обернулся и странно посмотрел на Пареннефера. В это мгновение наследник выглядел напуганным и совсем не по-божественному беззащитным.
– Да… Но есть вещи за гранью понимания даже мудрейших из людей. Так что всегда рисуй их такими.
Пареннефер закончил к вечеру, и за всё время работы Аменхотеп ни разу не отошёл
– Хорошо, – сказал Аменхотеп, когда Пареннефер закончил, – Далеко от реальности, но то, что нужно, чтобы заявить чиновникам о том, кто я есть и как я буду править. Спасибо, мастер Пареннефер. Скоро мне снова понадобятся твои услуги.
VIII
Потихоньку Пареннефер стал обживаться во дворце. Каждый день в его скромную комнату приходили рабы наследника престола и приносили материалы, чтобы Пареннефер мог работать. Раньше он думал, что человек носящий звание «главный рисовальщик» должен лишь появляться во время торжеств и проверь работы других рисовальщиков. Но у Аменхотепа других рисовальщиков не было, и все мелкие поручения выполнял Пареннефер. Нужно ли было украсить стелу к новому празднеству Опет или отправить портрет соправителя вождю хеттов – звали Пареннефера.
Теперь он стал частью свиты наследника и пару раз даже участвовал в пирах. На одном из них присутствовал даже фараон Небмаатра! Хоть Пареннефер и сидел за самым дальним столом, ему всё равно досталось столько кушаний, сколько раньше, работая в мастерской Туту, он едва ли мог съесть за неделю. На пиру всё время играла музыка, танцевали и пели полуобнажённые девушки, иногда приходили послы из далёких земель и рассказывали, что они видели, пока шли в Египет, а иногда показывали диковинных животных.
Один раз Пареннефер сходил в город к мастеру Туту. Увидев племянника в новой одежде, дядя сердечно обнял его и заметил, что Пареннефер стал ещё выше и шире в плечах от царской еды. Остальные мастера с плохо скрываемой завистью поздравили его, но когда он подарил каждому по добротной кисти из меха, поблагодарили искренне.
Навестил он и стариков-родителей. Отец его был простым гончаром, который делал самую простую посуду для крестьян и ремесленников. Ему Пареннефер отдал всё жалование, полученное за первый месяц службы, сказав, что кормят его и так во дворце, а больше ему ничего не нужно.
Больше он не выходил в Фивы, живя о дворце Малькатта – городе в городе. Только этот божественный город был намного богаче остальных Фив.
Пареннефера часто вызывал к себе наследник Аменхотеп, чтобы рассказать о том, какие ещё идеи пришли ему в голову. Обычно на таких встречах присутствовали ещё главный архитектор Аменхотеп, сын Хапу и главный писей Яхмес. Они на два голоса отговаривали наследника от очередных нововведений вроде изображения соправителя ростом выше, чем Амон, но заканчивалось это всегда тем, что наследник прогонял обоих советников, а Пареннефер послушно рисовал, что было сказано. Он потихоньку стал разбираться и в том, почему наследник хочет одного, а его советники – другого, но лезть в их дела опасался. Пареннефер всё никак не мог поверить, что соправитель Аменхотеп правда человек, а не бог.