Эхо небес

Оэ Кэндзабуро

Но при всем том — и это самое печальное — у Маленького Папы не хватило сил для одоления askesis. Здесь, в «ином месте», он утратил жизнь прежде, чем обрел спасение. Мы, люди, — плотские создания, и с этим ничего нельзя поделать. Нужно смириться с тем, что, преданный своей плотью, он принял страдания и умер, не обретя спасения; нельзя закрывать на это глаза. За время, прошедшее после смерти Блаженного Августина, сонмы людей проиграли сражение с «бичом» болезни. Если бы это было иначе, бич не был бы бичом.

Мы не должны идеализировать его смерть. Неправильно говорить, что его душа попала на небеса и ждет у врат, чтобы провести туда наши души, когда у нас нет оснований верить в это. А если мы откажемся принять его смерть

такой, как она была, не будет ли это означать, что мы не воспринимали всерьез его жажду «истинного обращения», хотя именно к этому он стремился всю свою жизнь.

Он бесконечно тосковал по «истинному обращению», и он почти достиг его, но в последний момент тело не выдержало… Разве мы не обязаны с печалью вспоминать о нем — о человеке, который прикладывал столько стараний и все же не преуспел?

Пока мы живы, для нас сохраняется кроха надежды на «истинное обращение», так что теперь нам надо объединить усилия и выбраться из Калифорнии, ставшей для нас regio dissimilitudenis. Растерянность и печаль, которые мы ощущаем сейчас, — своего рода «плеть болезни». Но мы не должны поддаваться. Если мы выживем и уедем отсюда, то, может, в конце концов и достигнем своего «истинного обращения». А разве не к этой цели старался вести нас Маленький Папа с первого дня создания Круга?

Посмотрим правде в глаза: умереть можно когда угодно. Так к чему же спешить? Когда я только еще вошла в Круг, Миё, в те дни еще более простодушная, чем сейчас, спросила, прочитав о моих детях в каком-то журнальчике: «А почему же ты не умерла тогда?» Она сочувствовала мне, но понять меня не могла. И сейчас я отвечу вам на ее вопрос: «Потому что я заново проживаю былое счастливое время». Так зачем вам торопиться навстречу смерти?

Эта «проповедь» была лишь началом. Мариэ продолжала терпеливо повторять свои аргументы и постепенно переубедила девушек. Описывая ее поведение в это время, М. сказала позднее: «Она была как наседка с цыплятами. Бродила, бывало, одна по березовой роще, выглядела подавленной, но, вдруг заподозрив что-то неладное в хижине, кидалась туда мгновенно. До сих пор помню стук ее каблучков по деревянным ступеням крыльца. Все мы ходим тут в мокасинах, но она так и не захотела расстаться с высокими каблуками…»

М. честно призналась, что до этих событий Мариэ пользовалась в коммуне не самой лучшей репутацией. Познакомилась с футболистом и его девушкой, как-то остановившимися около их торговой палатки, и, похоже, решилась на любовь втроем (что для Японии было еще совсем внове). Спала и с другими студентами; была, казалось, готова пойти с любым. Шел даже слух, что она нимфоманка. А она, как доказывали каблуки, мало заботилась о том, чтобы ее жизнь соответствовала той, что принята в коммуне.

Но отчаянная борьба, предпринятая ею после смерти Маленького Папы, послужила тому, что относиться к ней стали совсем иначе. Особенно сильное впечатление она произвела на Серхио Мацуно, наполовину японца, наполовину мексиканца, жившего в то время в коммуне на правах гостя и вскоре оказавшегося неразрывно связанным с судьбой Мариэ.

Погруженная в бесконечные заботы, Мариэ, разумеется, даже и не заметила этого нового отношения к ней в коммуне и уж тем более воздействия, оказанного ею на Мацуно. В первую очередь требовалось поддерживать бодрость духа всех девушек. Приступы коллективной истерии могли начаться в любой момент, и она зорко следила, чтобы вмешаться при первых же ее признаках. Кроме того, нужно было решать и практические вопросы. Поняв, что новые американские друзья не окажут ей необходимой финансовой помощи, она запросила Асао, не сможет ли он в короткий срок достать для нее определенную сумму денег. И именно благодаря этому я впервые узнал о неожиданной смерти наставника Круга и последовавших за этим проблемах.

Деньги нужны были, чтобы купить билеты на самолет и отправить девушек назад,

в Японию. Но не в характере Мариэ было сидеть в этом regio dissimilitudenis — заросших лесом горах Калифорнии — и ждать, пока Асао и его друзья соберут нужную сумму. Переговорив с членами коммуны и благополучно уладив вопросы, связанные с взаимными обязательствами, — по словам М., это включало и уплату всех имевшихся долгов, — она усадила своих подопечных в пикап и, распрощавшись с Калифорнией, уехала. Опасаясь сразу отправить девушек в Японию — да и не имея для этого возможностей в связи с отсутствием денег на самолет, — Мариэ повезла их по маршруту, разработанному незадолго до смерти Маленьким Папой, стремившимся ознакомить Америку с учением, которое он проповедовал в Круге.

Девушек, потерявших своего наставника, эта поездка вернула к жизни. По мере того как пикап продвигался вперед, они все больше проникались мыслью, что благополучно удаляются от места, погубившего Маленького Папу, и приятным ощущением наконец наступающего выздоровления.

Двигаясь на восток через американский континент, они, завидев какой-нибудь старинный городок, сразу сворачивали с хайвея, даже если для этого требовалось проделать лишние мили. Въехав в город, они останавливались у кладбища и — хотя, вероятно, это и запрещалось законом, — вынув горстку останков Маленького Папы из игравшей роль урны спортивной сумки «Адидас», закапывали ее у корней старых деревьев, огораживающих ряды замшелых надгробий. Копали на совесть и, только когда становилось ясно, что собаки уже не учуют то, что лежит на дне ямки, бережно клали туда две-три маленьких косточки. Местоположение каждого кладбища Мариэ отмечала на карте автомобильных дорог округа — всегда по-американски подробной и четкой.

— Зачем ты это делаешь? Ведь мы никогда больше не приедем в Америку и не сможем прийти на его могилу, — спросила Миё с сомнением в голосе.

— Важны сами карты. Когда вернешься в Японию, отнеси их в окантовку и попроси соединить в одну большую общую карту. Тогда ясно увидишь, как крошечные фрагменты останков Маленького Папы покрывают весь континент, — ответила Мариэ.

Мариэ миновала Чикаго и затем выехала из Штатов в Канаду. Паром доставил их в Торонто, но они пробыли там (как и в Чикаго) только один день и снова пустились дальше. Я знаю, что они останавливались в заповеднике Кейв-лэйк — взглянув на карту, я бы точно сказал, в каком именно месте между Торонто и Оттавой, — потому что оттуда пришла полароидная фотография, сделанная каким-то американским туристом, с которым они познакомились, и письмо Мариэ. Несколько осколков костей Маленького Папы, возможно, захоронены там под сикомором, или кленом, или плакучей ивой — с уже облетевшей осенней листвой. На фотографии путешественницы стоят вокруг пикапа, припаркованного у леса, выглядят похудевшими и усталыми, но веселыми, как на каникулах.

Мариэ вложила в письмо немного «сладкой травы» — разновидности тростника, который в короткие месяцы лета индейцы собирают на болоте, высушивают и используют для разных изделий и чей напоминающий ваниль запах пропитал исписанные листки бумаги. Упоминая, что сплела девушкам ожерелья из этой травы, она, должно быть, косвенно указывала на эпизод «Божественной комедии», в котором Данте рассказывает, как, помогая пилигриму спастись из ада, Виргилий велит ему опоясаться тростником.

Из письма, тон которого постепенно делался суше, выяснилось, что Мариэ познакомилась в заповеднике с неким американским писателем, примерно моим ровесником, и побеседовала с ним во время обеда в ресторане этого урочища (я сразу представил себе ее жестковатый, но совершенно естественный тон), состоявшем из крупяного супа, дикого риса, хлеба местной выпечки и мяса оленя, убитого им в тот самый день. Традиционное индейское меню, но девушкам было не справиться с предложенными им ломтями оленины. Еда понравилась только Мариэ.