Эхо старых книг
Шрифт:
Хозяйка дома, проявляя гостеприимство – или, возможно, просто следуя какому-то условленному плану, – берет под руки меня и Голди и ведет нас по комнате, представляя своим друзьям, пока мы наконец-то не оказываемся лицом к лицу с почетными гостями.
Твой Тедди – сама любезность, улыбается нам и кивает. Ты держишь его под локоть, но это показной жест, демонстрация солидарности, а не любви. Или, может быть, это инстинктивное желание защитить себя от невидимого электричества, проходящего между нами? Хотя, возможно, я просто вижу то, что хочу видеть, и вы двое на самом деле без ума друг от друга, и тебе с ним
Тебе удается изобразить улыбку, когда нас знакомят, – опять та же фальшивая улыбка, но даже она исчезает, когда миссис Уиттиер представляет вам Голди. Тут наша хозяйка ускользает, оставляя нас вчетвером. Мы неловко пытаемся продолжать разговор. Твой взгляд замирает на усыпанных драгоценностями пальцах, лежащих на моем рукаве, затем скользит к довольно пышной груди, прижатой к моей руке. И ты сдерживаешься, чтобы не скривить губы от отвращения.
Ты смотришь мне в глаза, одна твоя темная бровь слегка приподнимается. Полагаю, этот взгляд призван меня пристыдить. Однако стыдиться мне нечего. Сдержанно киваю, прежде чем извиниться и отойти. Твой взгляд сверлит мою спину, пока мы с Голди идем прочь, и я кожей чувствую твою досаду. Ты рада избавиться от меня, и в то же время раздражена тем, что от вас двоих так публично отмахнулись. Новая для тебя ситуация, в чем я совершенно уверен.
Позже мне удается переговорить наедине со златовласым Тедди. Я провел небольшое расследование и многое о нем знаю. Теодор, коротко – Тедди. Второе имя – Лоуренс, как у его отца и деда. Родился 14 апреля 1917 года. Половину одиннадцатого класса проучился в школе Браунинга и успел попасть в команды по трем видам спорта до своего внезапного и окруженного недомолвками ухода. Последние полтора года учебы в старших классах прислуживал священникам в католической школе «Иона», прежде чем перебрался в Принстон, где отличился в качестве капитана команды по поло, а также укрепил свою репутацию распутника и гуляки. Лошади были не единственным увлечением Тедди в те дни – интересно, в курсе ли ты? И встал ли он на путь исправления?
Когда я подхожу, он что-то себе наливает. Виски, по-моему. И, судя по стеклянному блеску его серо-зеленых глаз, далеко не первую порцию. Когда я протягиваю руку, он сверкает зубами, притворяясь, что помнит меня. Поздравляю его с удачным выбором невесты, просто чтобы растопить лед, затем перевожу разговор на политические новости. Что он думает о вступлении США в военные действия в Европе? Как он относится к тому, что Рузвельт тянет время, несмотря на неоднократные просьбы Черчилля о помощи? Как смотрит на то, что Виши сдал Париж немцам?
Мгновение он хмурится, глядя в свой уже почти пустой стакан, потом снова поднимает взгляд. Моргает влажными осоловелыми глазами, двигает огромной челюстью, подыскивая нужный ответ. Тишина начинает становиться неловкой, когда он наконец находит слова.
– Я бы сказал, французишки на этот раз сами должны разобраться и не втягивать нас в свои войны. Если хотите знать мое мнение, американцам следует больше беспокоиться о том, что творится здесь, у нас под носом, чем о том, что происходит по ту сторону Атлантики.
Как раз за этим я и пришел. Стараюсь выглядеть безразличным.
– А конкретнее?
– О деньгах, конечно. О том, кто их контролирует. Если
– И кто же эти ублюдки?
– Стайны. Берги. Розены. Выбирайте.
Он, конечно, имеет в виду евреев.
– Все они?
Тедди медленно, с усилием моргает, не заметив моего сарказма.
– Ну во всяком случае те из них, кто богат. А таких большинство. Зарабатывают деньги на всех остальных, вместо того чтобы честно работать. Скупают все, что попадается под руку.
Ирония момента почти невыносима. Приходится стиснуть зубы, чтобы не напомнить, что сам он ни дня в жизни не работал, а его семья владеет акциями половины железных дорог, нефтяных компаний и верфей в Соединенных Штатах, не говоря уже о многих милях недвижимости на Восточном и Западном побережьях.
Его лицо наливается яростью и багровеет от усилий, необходимых, чтобы связать вместе столько предложений. При этом парень явно гордится тем, что сумел произнести свою маленькую речь, как будто давно ждал случая высказаться – пусть даже мнение и не его собственное.
Мрачно киваю, салютуя джин-тоником.
– Похоже, вы хорошо об этом подумали. Я имею в виду, о том, кто виноват в нынешнем тяжелом положении вашей страны. Розены и им подобные.
Он морщится, как будто я сказал что-то глупое.
– Разве это требует каких-то особых размышлений? Кто еще, по-вашему, стал причиной этой чертовой катастрофы? А теперь нас пытаются обанкротить чужой войной. Им это удастся, если мы не подсечем их под колени. Им и коммунистам с головорезами из профсоюзов. Они уже подмяли под себя Рузвельта. Следующим будет Конгресс, попомните мои слова.
Его слова имеют привкус вторичности, как будто ученик изображает директора школы, и я подозреваю, что он просто как попугай повторяет чужие высказывания. Вероятно, потому что никогда не удосуживался думать своей головой. Разумеется, держу эту мысль при себе, как и все другие мои подозрения. Голди устроила наше приглашение на эту напыщенную вечеринку не для того, чтобы увидеть, как меня выведут отсюда за ухо.
Тедди, выплюнув последние политические тезисы, резко переходит к более общим вопросам и в конечном итоге заводит разговор о лошадях и поло. Не то чтобы я удивлен. Могу держать пари, это единственные темы, по которым у него в самом деле есть собственное мнение. Однако, видимо, когда ты так богат и красив, как молодой Тедди, не нужно быть умным. Мир всегда будет благосклонен к Адонису с трастовым фондом, каким бы он ни был тупым.
Терплю общение с Тедди достаточно долго, чтобы дождаться знакомства с некоторыми из его друзей – точнее, из друзей его отца, с которыми мне было бы полезно заиметь связь, – так что наш разговор нельзя назвать совсем уж пустой тратой времени. В конце концов, за связями я сюда и пришел. Когда темы начинают иссякать, указываю на свой пустой стакан и, принеся извинения, оставляю их, не зная, кого презираю больше: его – за то, что он полный дурак, или тебя – за то, что ты сочла возможным выйти замуж за человека, который явно тебя не достоин.