Эхо во тьме
Шрифт:
Марк нахмурился.
— Ты помнишь, какой она была. Хадасса любила меня такой, какая я есть, а не такой, какой она хотела бы меня видеть. Она не ставила мне никаких условий, не возлагала на меня никаких надежд. Она видела все мои самые худшие качества, и все равно… — Юлия покачала головой и отвернулась.
В комнате повисла тишина.
— И все стало только хуже, — слабо сказала Юлия. — Жизнь полетела в пропасть. — Она посмотрела на него, в ее глазах была мольба о прощении.
— Я не хочу этого слышать, Юлия. — Марк отвернулся. —
— Я не знала, чего мне не хватает, пока в моей жизни не появилась Азарь. О Марк, она так похожа на Хадассу. Она…
Марк резко повернулся к ней, и она увидела в его глазах такую боль и такой гнев, которые ему трудно было сдержать. Юлия знала, что виной этому является только она.
— Прости. Прости, Марк, — сокрушенно прошептала она. — Что мне еще сказать?
— Ничего.
Немного помолчав, Юлия только произнесла:
— Если бы я только могла, я бы непременно вернула ее.
Снова наступило долгое молчание.
— Я не смогу жить с тобой под одной крышей, если мы не достигнем хоть какого-то понимания. О Хадассе мы больше говорить не будем. Понятно тебе?
У Юлии было такое чувство, будто Марк только что вынес ей смертный приговор.
— Понятно, — сказала она, и у нее было такое ощущение, будто вместо сердца у нее тяжелый камень.
Снова долгое молчание.
— Ты виделась с матерью в последнее время? — спросил Марк, приподняв брови.
— Вчера утром Азарь проводила меня к ней, — сказала Юлия глухим голосом. — Было приятно посидеть с ней на балконе, закрыть глаза и представить, что все снова идет так, как когда-то…
— Она довольна.
— Кажется, да. Странно, правда? — Губы Юлии дрогнули, будто она боролась с какими-то неприятными чувствами. Несмотря на такой нейтральный разговор, она знала: Марк ее ненавидит и будет ненавидеть ее, что бы он ей ни говорил. Да и может ли быть иначе? Ей же придется с этим смириться. Она теперь только хотела, чтобы он приходил к ней как можно реже. Не видеть его было для нее мучением. Но смотреть на него и чувствовать, какая между ними выросла стена, было просто невыносимо.
Снова открылась дверь, и в покои вошла Лавиния с подносом. Улыбаясь, она тихо переговаривалась с кем-то, кто стоял у нее за спиной. Увидев Марка, она остановилась в дверях, и ее щеки тут же покраснели.
Юлия узнала этот взгляд. Сколько рабынь в доме неравнодушно относилось к Марку? В этом смысле Хадасса была лишь одной из многих.
— Поставь поднос на стол, Лавиния, спасибо. — Девушка быстро послушалась и вышла из комнаты, пропустив Азарь, входящую в покои.
— Господин Марк, — сказала Азарь, — добрый день.
Ее голос звучал тепло и приветливо, и Марк невольно улыбнулся.
— Добрый день, госпожа Азарь.
Своей хромой походкой Азарь прошла к Юлии и отставила в сторону палку. Она дотронулась до плеча Юлии. Это было самое обыкновенное прикосновение и поглаживание пальцами, но Юлия сразу
— У тебя снова жар, моя госпожа, — сказала она и взяла влажную примочку, которую отложила в сторону Юлия. Выбросив ее, она взяла свежий платок и окунула его в холодную воду. Отжав, она осторожно приложила его к лицу Юлии.
Юлия снова легла, всеми силами стараясь скрыть от Марка то напряжение, которое в ней еще оставалось. Она протянула руку, и Азарь взяла ее, сев на краю постели. Осторожно убрав влажные волосы с висков Юлии, Азарь повернулась к Марку.
— Только что я заглянула к твоей матери, мой господин. Юлий принес на балкон зерна для птиц. Они прилетают туда и сидят на перилах, а она может смотреть на них.
— Она всегда любила птиц, — сказал Марк, чувствуя радость от ее присутствия. Оно сглаживало напряженность в отношениях между ним и его сестрой.
— В каменной кладке стены видна парочка диких голубей. Наверное, у них там гнездо.
— Помнишь, Марк, как в Риме мама любила работать с цветами в саду и смотреть на птиц, — ностальгически произнесла Юлия. — О Азарь, как бы я хотела, чтобы ты увидела это. Это было так здорово. Тебе бы обязательно понравилось.
Марк вспомнил, как Хадасса выходила ночью в сад и молилась при лунном свете.
— Там были деревья, которые цвели каждую весну, — продолжала Юлия, — и каменная дорожка проходила вокруг клумб. У мамы был даже свой фанум у западной стены. — Юлия посмотрела на Марка. — Когда ты вернулся туда, там было все по-прежнему?
— Все по-прежнему, только пусто. Когда я вернулся из Палестины, мне сказали, что мама передала свои права на виллу одному из старых друзей отца, сенатору, с условием, что доход с виллы пойдет в помощь бедным.
— О, — грустно произнесла Юлия, как бы почувствовав боль утраты. — Я была там так счастлива, когда была ребенком. Любила бегать по тем дорожкам. — Мысль о том, что теперь там живут совсем другие люди, повергала ее в уныние. И все же она понимала, что мать поступила правильно. Наверное, она чувствовала такое же удовлетворение, какое испытывала сама Юлия, когда отпускала Прометея на свободу.
Слушая Юлию, Марк тоже вспоминал прошлое. Он вспомнил сестру, юную и жизнерадостную, бегущую к нему, готовую броситься в его объятия. Тогда она еще не знала никаких злых сторон этого мира, с увлечением слушала, как он рассказывал о своих похождениях. Она слушала сплетни своей подруги, Олимпии, умоляла его тайком взять с собой на зрелища. Он согласился, потому что считал тогда ограничения отца неразумными. И теперь он думал, что отец, с его проницательностью, лучше знал Юлию, чем Марк мог тогда предположить. Марк никогда не думал о том, какое воздействие на людей может оказать его собственный пример.