Эхо войны
Шрифт:
После подъема, к моему удивлению, не вся рота стояла в строю, — вернее, в строю стояли только мы, прибывшие с «учебки», а остальные кто спал, кто мылся в умывальнике. После зарядки и утреннего туалета мы пошли в столовую. И тут было не как в учебке, пищу получал каждый сам, а после мы по привычке стояли и ждали команды. Тут зашел Полищук и крикнул: «Чего сидим? Бегом в казарму, сейчас Бобер придет!». Пашка Артемьев встал и сказал, что ждем команды. Полищук засмеялся и сказал: «Ну, тормоза, по ходу в учебке вас здорово загоняли, без команды даже шагу не можете сделать! Здесь вам не учебка, и ко мне и к остальным сержантам не стоит обращаться по званию, это нас может обидеть, так что давайте бегом в казарму!»
В казарме старшина закрепил за каждым оружие. Днем деды и остальной
На следующий день после обеда вернулись старослужащие. Построили весь полк. Замполит объявил, что вчера вечером, во время проведения операции погиб рядовой Зинченко Виктор Николаевич с третьей ДШР (десантно-штурмовой роты), то есть нашей. У меня никакого чувства эти слова не вызвали, ведь я этого солдата совсем не знал, и поэтому у меня не было ни жалости к погибшему, ни злости на того, кто его убил.
Затем замполит сказал: «Вот, мы написали письмо матери Зинченко», — и начал зачитывать: «Уважаемая Марина Николаевна, в каждом человеке с рождения заложено чувство ответственности за себя, за друзей, за мать, за Родину, которая воспитала и вырастила его. И. когда приходит время, мы должны отдать свой долг перед Родиной и правительством»… Пашка, который стоял рядом со мной, шепнул: «Вот видишь, оказывается, мы еще с рождения поголовно погрязли в долгах. Может, нам вовсе не стоило родиться на белый свет, — и со вздохом, — эх, мама, что же ты наделала. Да и папа тоже, кобель проклятый». Я ему ответил: «Как ты можешь о своих родителях так говорить? Неужели где-то по дороге совесть свою потерял?». «Да нет, я просто из-за злости на этого плешивого подпола и на тех, кто там, в Союзе, на хрен надо было в армию переться — была же возможность отсрочку получить».
После обеда нас повели на занятия. Механики-водители, то есть мы, пошли на вождение, а остальные на полигон. Принцип был такой — мы проходим вождение, а сержанты — стрельбу. Так нас обучали где-то с месяц.
29 октября 1987 г.
Утром Пашке, Вострику и мне приказали собрать вещи, нас отправляли на заставу в Герот. На мосту реки Герируд нас встретил прапорщик Стасюк. Поздоровался с нашим взводным, о чем-то говорили, мы стояли около своих машин. Я даже не заметил, как нас окружила толпа. Первый спросил: «С Ростова кто-нибудь есть?» Мы ответили: «Нет». «А откуда вы?» — сразу же последовал вопрос. Я сказал, что с Якутии, Вострик: «А я с Алтая», «А я с Перми», — Пашка Артемьев. И тут же посыпались вопросы: «Как там, в Союзе?», «Как в полку?». Мне показалось, что их интересовало все, хотя через эту заставку колонн с Союза проходило, видимо, много. Я заметил, что тут все одеты как попало, по форме N8. Сразу вспомнил, что еще в учебке слышал, что здесь все по форме 8 ходят, то есть — что нашел, то и одел. Мы начали их расспрашивать, много ли нападений бывает, как воюют «духи», но, к нашему сожалению, ничего интересного не услышали. Один сказал, что духи воюют будь здоров, но насчет нападений сюда, наверное, уже как год никто не нападает. Все тихо, ну, иногда с «шайтан трубы» (гранатомета) раз в месяц пульнут и то ночью, а так все тихо. И мы с сожалением вздохнули. Ведь тогда нам так хотелось показать себя, совершить какой-нибудь подвиг, а тут на тебе — ни выстрелов, ни канонад, разве что где-то далеко в горах…
Какой-то солдат, волоча непонятный мешок, подошел к нам и сказал: «Ничего, ребята, самое главное — отсюда выбраться живыми, а каким образом — не волнует. Главное — не «грузом 200». И тут Вострик спросил: «А что такое «Груз-200?». И Леня пояснил, что это — труп.
«Самое
Солнце уже клонилось к зениту. Броня из трех машин двинулась в сторону полка…
Проводив колонну, мы пошли на построение. Лейтенант зачитал наряд, я попал в первую смену вместе с Ростовцевым, Пашкой, Саидом, Востриком и Полищуком.
На посту ночью было холодновато, и я по совету Ростовцева прихватил с собой бушлаты. Ростовцев спросил меня, как я попал в ВДВ.
— Насколько я помню, — сказал он с сомнением, — в ВДВ берут не ниже метра семидесяти.
— А черт его знает, если я здесь, значит, наверное, служу, или как ты думаешь?
— А ты, оказывается, не такой уж глупый, как я погляжу. Ты с Якутии, Говоришь? Правда, что у вас девять месяцем зима?
— Да, конечно, зато остальное — лето, и живём мы в чумах вместе с оленями, собаками, тюленями и белыми медведями, и сношаемся, не снимая лыж.
— Ты че, салага, издеваться вздумал, я же тебя по-человечески спросил, мне же по гражданке рассказывали студентки. Кстати, твои землячки рассказывали еще, что алмазов и золота не меряно, что аж детишки на песке играют ими, что живете не в чумах, а ярангах.
— Ну, ты даешь, если бы так, я бы самым богатым человеком был бы, и жил бы не в яранге, как там эти твои шалавы рассказывали, а в благоустроенном коттедже, и ты бы меня не видел сейчас здесь, а только когда-нибудь по телеку увидел бы. Да, конечно, алмазы и золото добывают, но они же не валяются на улицах. И населенные пункты есть, как и в средней полосе России и в Сибири.
— Да, ладно, откуда мне знать было, ведь я никогда не был там.
— А для этого не надо обязательно там быть, учиться надо было нормально, и по телеку хотя бы один раз в месяц смотреть научно-познавательные программы типа «Клуб кинопутешествий». Я же никогда не был ни в Москве, ни в твоей Калуге, ни в Оренбурге и знаю же почему-то, что в Москве, кроме Кремля, есть Третьяковка, МХАТ, Мосфильм и что в Калуге множество фабрик и заводов или вы думаете, у нас там пятидесятиградусный мороз и мозги давным-давно у всех позамерзали?
— Да ладно тебе, не обижайся, Капитонов. Кстати, как тебя зовут?
— Рома.
— Ладно, давай дуй на кухню, притарань заварку с сахаром, и у повара коробку сухпайка возьми. Скажи, что я тебя послал. Сейчас мы чайку сварганим, есть-то хочешь, наверное. Да, ладно тебе, сам был молодым. Думаешь, не вижу, что ли, иди…
Вечером следующего дня мы занимались техникой, солнце уже клонилось за горизонт, и вдруг около пятого капонира раздался взрыв. Посыпались команды: «К бою!» Я занял свою огневую позицию и не знал, что дальше делать, прозвучала длинная пулеметная очередь в сторону речки тоже. Я дал очередь, хотя никого и не видел. Тут все молодые открыли огонь и прозвучала команда Филимонова (нашего взводного): «Прекратить огонь!». И все затихло. Потом ко мне подошел Ростовцев и спросил:
— Ты чего стрелял?
— Не знаю, все стреляли же, а че, нельзя было?
— Ну ты даешь, вроде бы сообразительный парень, а тупишь. Ну да ладно, идем, «броней» займемся.
Я боялся выйти из укрытия:
— А что, можно сейчас выходить?
— Ну, тормоз! Да, выходи, все уже давно из укрытий вышли. Запомни одно, — продолжал читать наставления Ростовцев, — самое главное здесь — не терять голову, тем более, что ты механик-водитель. Скоро я дембельнусь, через неделю вертушка за дембелями прилетит, так что слушай меня внимательно и жадно глотай то, что я тебе скажу. Если начнется, не дай Бог, обстрел, для начала ты должен укрыться, осмотреться, после чего только должен действовать. А если ты, как сегодня, будешь открывать огонь, не зная куда и зачем, то очень скоро поймаешь «сувенир» от снайпера. Ты понял меня?