Екатерина I
Шрифт:
Дело ни на йоту не изменилось, и требования – строить – следовали одни за другими, всё настоятельнее. Отписал князь Никита к тестю с слёзным моленьем о помощи, тот и приказал приказчику своему заподрядить кирпичу, навозить камней (на фундамент) и нанять рабочих на его счёт со всеми проторями. Так зятю тесть и вывел каменный домок на славу.
Ясно, что дело князя Никиты, человека незаменимого за бутылкою, при графе Фёдоре Матвеевиче устроилось и относительно дома, как и во всех других случаях, только благодаря тому, что супруга его, Аграфена Петровна, дочь умных родителей, и сама была умница из умниц. Отец её, Бестужев, изобрёл себе в отличку ещё особое, якобы
Силу этой добродетели испытала на себе в этот вечер сама хитрячка не последняя и сладкоговорка не из заурядных – Авдотья Ильинична Клементьева. За язычок свой да за размазыванье и расписыванье живыми красками якобы дела важного – пустяков, Авдотья Ильинична и в баронши попала из коровниц; стало быть, по части сладких разговоров баба-дока. Да и та в присутствии Аграфены Петровны оказывалась ученицей пред профессором.
Аграфена Петровна умела понять, что каждому приятно, и в приём этого лица, до разговора ещё, распоряжалась так, что уже с первого шага в её доме принимаемая особа чувствовала себя чуть не на седьмом небе. Вот хоть бы и приём Авдотьи Ильиничны, помешанной на честолюбии, оказывался образцом дипломатической сообразительности княгини Волконской.
У русских бар долго вёлся азиятский обычай не вдруг допускать до себя гостей неожиданных или не приглашённых. Такие гости, хотя бы и равные рангом, подъезжая к дому, засылали слуг, чтобы узнать: дома ли, примут ли, да как ещё примут? Трактация об этом растягивалась самое меньшее на полчаса. У княгини Аграфены Петровны наказы прислуге давались раз навсегда, и прислуга не сбивалась ни в чём. Зная слабость самопревозношения Авдотьи Ильиничны, для неё был церемониал у княгини Волконской самый блистательный. Главные двери на парадную лестницу – настежь, и вести двум лакеям бережно, под руки, чтоб не споткнулась. Третий, дежуривший у входа, казачок, завидя остановившиеся сани и позвонив вводителям – принимать, полетел к боярыне. И она сама уже вышла в светлицу встречать Ильиничну, пока с неё снимали шубейку.
Вышла, приняла в объятия, ввела к себе, расцеловала и посадила против себя. Неприметно мигнула – и поднос несут с наливками да с заедками (dessert). Как тут не растаять Ильиничне и не почувствовать себя столбовою боярынею?
– Свет ты наш, княгиня Аграфена Петровна, – начала приведённая в восторг гостья, – что так давно не изволила жаловать к нам, сиротинам? Легко ль, шестой день никак севодни! Уж так-то я встосковалась, что и сказать нельзя. Переждала утро, вижу – нет как нет, к вечеру и поплелась. Первое дело, сон видела, кажись так себе, не дурной, может, да оченно занятный. Вот ужо расскажу… Ваша милость, слыхали мы, мастерица сны толковать. А другое дело – и новенькое есть кое-что… вам, княгиня моя милостивая, надо ведать про то…
– Ну, начинай же… хоша со сна, хоша про новости, – вымолвила княгиня будто безучастно. А в самом деле сгорая нетерпением от предположения, верного в основе, что прибыла Ильинична никак не даром.
– У нашей матушки севодни уявилось посольство одно, да довольно загадочное.
Тут она рассказала эпизод Бирона и его речи, бившие надвое, будто бы без цели.
– Бирона
– Я тоже, матушка княгиня, сама смекала, что так следует нашей поступить. Сумеем внушить, как и что. Да и ты, княгиня дорогая, не оставь своим посещением нашу половину.
На этом кончились речи о политике. Начались усердные возлияния со стороны Ильиничны и ублаживанья княгинею-хозяйкою, скоро доведшие гостью до крепкого сна. Уложив её, княгиня принялась писать об узнанном отцу, и к утру уже уехал посланный с письмом.
Ильинична действует у княгини Волконской, а в комнатах её величества идёт трагикомедия.
Андрей Иванович Ушаков, явившись по призыву, прежде всего бросился на колена пред государынею и прикинулся совсем погибающим человеком. Он с трепетом чуть выговаривал от волнения, представляя необходимость для него высочайшей поддержки.
– За Лакостою, мать наша, стоит целая толпа ваших ворогов. Прежде чем приказать его пристрастить, осмелюсь просить: дайте указец взять кое-кого, других прочих, на первый случай… Пригласите цесаревну Елизавету Петровну и повелите контрасигнировать приказ, вашим величеством мне отданный…
– Да разве нельзя без этого, Андрей Иваныч? Я тебе, батюшка, верю во всём и полагаюсь на тебя.
– Да, те-то, другие прочие, кому невыгодны будут мои у них хозяйничанья, словесному моему заявлению вашей воли воспротивятся. А приказ совсем иное: читай и повинуйся!
Императрица вздохнула. Она не любила крайностей и слова «арест» с минувшей осени не могла слышать без содрогания.
Видя на лице её величества колебание и холодность, Ушаков повторил просьбу о приглашении Елизаветы Петровны.
– Да зачем это? Кто такие могут быть ослушники?
– Первый – Павел Иваныч! – брякнул, совсем неожиданно для её величества, Ушаков.
– Да разве его ты думаешь брать? – вымолвила монархиня, бледнея.
– Нельзя иначе, ваше величество. Он-то и есть корень зла! Могу поклясться вашему величеству, он главный предатель… С ним вместе Чернышёва, старого шута, с сожительницею прихватим да душегубца старинного же… Толстого.
– Нет, нет, нет!! – вскрикнула в ужасе государыня и замахала руками. – Помилуй, Андрей Иваныч… все ведь возопиют на меня, скажут: если эти враги, кто же друзья?
– Как угодно вашему величеству… их не брать – напрасно и Лакосту допрашивать. Он шпионит для них. А что они хотели бы смастерить – откроется разом, как только разрешите захватить да поспросить наедине, поодиночке. Авдотья Ивановна с перепугу не такое ещё признание учинит, как Балкша… тогда…
Ужас Екатерины I достиг высшей степени при этом напоминании.
Государыня закрыла глаза руками и чуть слышно произнесла:
– А если не они? Тогда что?
– Тогда я готов положить голову свою на плаху! – не задумался ответить с достоинством Ушаков, чувствуя, что из-под рук у него ускользает интересное дело.